Взгляни на арлекинов!

После этого неприятного телефонного разговора мне ничего не оставалось, как выбирать между метаньями бессонницы и прогулкой до улицы Кювье, что ведет прямо к Сене, где, согласно полицейской статистике, в межвоенное время ежегодно топилось в среднем около сорока иностранцев и Бог знает сколько еще несчастных туземцев. Я никогда не испытывал ни малейшего побуждения покончить с собой — это глупейшая трата личности, драгоценной при любом освещении, но должен отметить, что в ту самую ночь, в четвертую, или пятую, или в пятидесятую годовщину смерти моей любимой, я, должно быть, выглядел весьма подозрительно, в своем черном костюме и театральном шарфе, на взгляд среднестатистического полицейского из берегового участка. Особенно плохой знак, когда человек с непокрытой головой всхлипывает на ходу, тронутый не строками, которые он мог сам сочинить, но чем-то, что он по ужасной оплошности принял за свое, и вот вздрагивает, все еще слишком робкий, малодушный, чтобы искупить вину:

Звездообразность небесных звезд
Видишь только сквозь слезы…

Конечно, теперь я куда смелей, смелей и тверже, чем тот изверившийся тип, схваченный в ту ночь идущим между на вид бесконечным забором в лохмотьях афиш и рядом отстоящих уличных фонарей, с большим вкусом выбравших для своей щемящей сердце игры над мостовой молодой изумрудно-яркий липовый лист. Теперь я признаюсь, что в ту ночь, и в следующую и еще раньше, меня донимало неясное сознание того, что моя жизнь — это непохожий двойник, пародия, неудачная версия жизни другого человека, в этом или ином каком-то мире. Мне казалось, что некий злой дух побуждает меня подражать этому другому человеку, другому писателю, который был и будет всегда несравнимо значительней, здоровее и беспощаднее, чем ваш покорный слуга.

4

Издательство «Боян» (мы с Морозовым печатались в «Медном всаднике»[93], главном его конкуренте), с собственным книжным магазином (предлагавшим не только эмигрантские книги, но и советские тракторные романы) и библиотекой, в которой разрешалось брать книги домой, размещалось в фасонистом трехэтажном здании из разряда hôtel particulier. В мое время он находился между гаражом и кинематографом, за сорок лет до того, в порядке обратной метаморфозы, на месте первого был фонтан, а на месте второго — группа каменных нимф. Этот дом, принадлежавший семье Merlin de Malaune[94], в начале века приобрел русский космополит Дмитрий де Мидов, устроивший в нем со своим другом С. И. Степановым штаб-квартиру тайной антидеспотической организации[95]. Последний любил вспоминать язык знаков, которым пользовались в прежние времена бунтовщики: приспущенная занавесь и алебастровая ваза в окне гостиной указывали ожидавшемуся гостю из России, что путь открыт. Революционные заговоры в те времена украшал налет театральности. Мидов умер вскоре после окончания Первой мировой войны, и к тому времени партия террористов, в которой состояли эти милые люди, утратила, говоря словами Степанова, свою «стилистическую привлекательность». Не знаю, к кому впоследствии перешел особняк и как так вышло, что Окс[96] (Осип Львович Оксман, 1885?–1943?) снял его под свои коммерческие начинания.

Дом был темен, за исключением трех окон: двух смежных прямоугольников света в середине верхнего ряда, d8 и e8, по континентальной системе (где буквы указывают вертикаль, а цифры — горизонталь шахматного квадрата), и еще одной клетки на ряд ниже — e7. Бог мой, не забыл ли я захватить с собой наспех нацарапанную записку к неизвестной мадемуазель Благово? Нет, она при мне, в нагрудном кармане под старым, любимым, ужасно теплым и длинным шарфом Тринити-колледжа[97]. Поколебавшись между боковой дверью справа, с вывеской «Магазин», и парадной дверью с шахматной короной над кнопкой звонка, я выбрал корону. Мы играли блиц: противник мгновенно ответил, засветив на d6 полукруглое окно вестибюля. Невольно в голове возникала мысль, а нет ли под домом еще пяти этажей, завершающих шахматную доску, и не сидят ли где-то в секретном подполье новые заговорщики, работающие над тем, чтобы сокрушить еще худшую тиранию?

Окс, высокий, костлявый пожилой человек с шекспировским черепом, немедленно заговорил о том, какая честь для него принимать автора «Камеры…», — тут я сунул свою записку прямо в его протянутую руку и сделал попытку ретироваться. Истеричные художники не были ему в новинку. Ни один не мог устоять перед его вкрадчиво-отеческими манерами мудрого книжника.