Взгляни на дом свой, путник!

В Кармиэль я попал к вечеру. Солнышко с прощальным любопытством положило щеку на вершину горы, стягивая розоватое покрывало с темных до черноты холмов и распадков западных отрогов Голанской гряды.

Горные деревеньки – где арабские, где еврейские – готовились к ночи, подмигивая огоньками в прозрачной сутеми. Воздух, чистый и резкий, наполнял меня, словно пустой сосуд, даже голова кружилась от его хрустальной чистоты. Поодаль от автовокзала сияла гирлянда манящих карнавальных фонариков. Многоэтажные дома казались не городскими, а скорее курортными. По улице катили бесшумные автомобили, мелькали редкие силуэты прохожих. Городок понравился сразу.

Умеряя волнение от предстоящей встречи с дорогим мне человеком, я сличал запись адреса в блокноте с буквами на фронтоне дома. Ох, эти ивритские закорючки, черт ногу сломит. Ничего, утешал я себя, еще одна-две алии из России – и страна перейдет на русский язык.

Рядом с нужным подъездом на лавочке, подобрав ноги в темных чулках, сидела пожилая женщина. Пытливо оглядев меня, она цокнула языком на манер местечковых евреек, гонявших с огородов коров:

– Цок-цок… Человек ищет крышу.

– Вы угадали, – в тон ответил я, всплеснув руками. Женщина провела языком по блеклым губам, готовясь к дальнейшим расспросам, но я ее опередил.

– Ах, доктор Заславский?! – воскликнула женщина. – Так он с семьей сейчас в палатке. Как, вы не знаете ничего о палатках? Так я вам скажу. Люди решили выразить протест и перешли в палатки, как солдаты.

– Какие люди? – растерянно спросил я.

– Евреи. Ваш дядя, его жена Фаня с детьми. Другие люди. Всего сорок семейств. Им надоело снимать квартиры за дикие деньги, им хочется иметь свою крышу над головой. Вы не видели те палатки? Они стоят около мэрии, типичный пионерский лагерь Артек. Пойдите посмотрите, получите удивление… А я почему здесь? У меня есть крыша. Слава богу, я имела умного мужа, а не такого дурака, как ваш дядя. Связался с Тартаковским! Вы знаете Тартаковского? Первый аферист. Его даже тут чуть не посадили, я не говорю за Гомель. В Гомеле он сидел три раза. А теперь он получает помощь как жертва Чернобыля. Хорошо он устроился с этим Чернобылем, хоть он от того Чернобыля был, как я от Луны. Тартаковский! Это ж надо, на кого ваш дядя, умный человек, на кого он рассчитывал?!

В волнении я шел по улице. А все эта информация, полученная от соседки. Какая палатка?! Дяде семьдесят пять лет, его жена тоже не молода. Они так рвались в Израиль. «Я буду целовать там каждый камень», – уверял всех дядя, собирая чемоданы. Известный в Баку врач-уролог, он жил безбедно и в уважении. Но события в Сумгаите и в самом Баку, когда тысячи армян покинули свои дома, потрясли дядю и его семейство, как и многих бакинских евреев. В короткий срок город оставила огромная прослойка населения, и среди них оказался Леонид Израилевич Заславский, мой дядя, человек необычайной доброты и какой-то нелепой судьбы…

Карнавальные фонарики не угасали, а, наоборот, ярче распалялись, прошивая пунктиром небо. Скульптурная группа в центре палисадника, тяжелая и угловатая, символически изображала сопротивление Року. Вообще в Израиле практически нет памятников. Ни живым, ни мертвым. По крайней мере, я памятников не видел. И это удивляет, как-то скучно привыкшему глазу без бронзовых изваяний на площадях и улицах. Отсутствие монументов имеет религиозные корни – евреи, по Божьему завету, не создают себе кумиров, нет в еврейской «иконографии» изображений даже самого Всевышнего – закон для всех закон.

Но сейчас символ сопротивления Року интересовал меня как ориентир, подсказанный словоохотливой соседкой. И верно, тут же за памятником, под карнавальными фонариками раскинули свои крылья красочные палатки. На стриженой лужайке бегала ребятня, взрослые чинно сидели у своих чертогов, под белыми плакатами «ОЛИМ ХАДАШИМ», то есть «новые репатрианты».

Дядю я узнал сразу. Сухонький, точно подросток, он сидел на складном стуле у пятнистой полевой палатки и читал газету. Встреча была бурной, со слезами и расспросами, похлопыванием по плечу, поцелуями. Наконец угомонились…

– Мы сейчас вернемся домой! – воскликнул дядя. – На сегодня хватит. Фаня, собирай бебехи. И не забудь фрукты. Нам сегодня подарили фрукты. Приехали люди из кибуца, привезли грузовик клубники и черешни…

Мы возвращались домой не торопясь, вдыхая аромат цветов, что росли вдоль тротуара. Розы, гвоздики, орхидеи. Росли вольно, не боязливо, распушив свои прекрасные головки, источая парфюмерный запах. Сорвать придорожный уличный цветок считается преступлением не только нравственным, но и гражданским. Каждый цветок – это след крови и слез евреев, погибших во все времена, и этот след проявился наконец на своей древней родине. Красивый миф сопровождает израильтянина с пеленок и становится вполне реальным образом, в который искренне верят и дети, и взрослые…

– Понимаешь, – втолковывал дядя, – евреи не только высокая наука или искусство, но и изощренное негодяйство. Вот история еврея-негодяя.