Взгляни на дом свой, путник!

Властолюбивый и жестокий халиф Аль-Мансур приказал отправить в темницу теолога Абу Ханифу, не согласного с халифом по толкованию некоторых сур Корана. И заодно, для равновесия, халиф повелел заточить в тот же подвал и строптивого рабби Ханана бен Давида, который давно мутил воду в благочестивом халифате.

Оказавшись вместе, еврей и араб закутались в свои лохмотья и сидели безмолвно, размышляя о вечной истине. Каждый о своей. Стражник темницы, одинаково презиравший и арабов, и евреев, поставил перед ними общую миску с едой… Неделю оба теолога не прикасались к миске, желая устыдить друг друга преданностью своему Богу. Не ведая о благочестивых мыслях людей, за пищу принялись тюремные крысы. При виде такого безобразия на восьмой день заточения Абу Ханифа отогнал крыс и вылизал миску, оставив только крошки, которые в одно мгновение подобрал Ханан бен Давид, скромно потупив взор. Уразумев, что смирение каждого было искренним, оба узника – мусульманин и еврей, – одинаково униженные заточением, изнуренные внутренним состязанием в праведности, сели друг против друга и завели теологический спор. И тут, испытывая одни и те же тягости, они обнаружили, что воздавали хвалу одному и тому же Богу, который выражал свою волю одновременно в двух книгах – Талмуде и Коране. В Талмуде – как Бог Отец, необъяснимый в своей несправедливости, которая в результате оказывается справедливостью. В Коране – как Творец мира, чьему могуществу обязано жизнью все живое. Проникаясь аргументами друг друга, теологи и по-человечески приблизились друг к другу, а куда денешься – темница стала их миром. Ворчливый стражник продолжал ставить им общую миску. Крысы забились по своим норам…

Шли годы, шли столетия. На земле войны сменялись миром, эпохи сменялись эпохами. И лишь вражда людская оставалась той же самой. Давно покинул бренный мир халиф Аль-Мансур. В роскошных гаремах, что когда-то построил халиф, его наследники ловили кайф, не помня даже имени Аль-Мансура…

Однажды далекий потомок халифа приказал стражникам очистить тюрьму от старых арестантов, так как не хватало мест для новых, убрать для начала из каждой камеры половину обитателей. А так как в самой древней, забытой всеми темнице сидели только двое, то стражник вывел на свет того арестанта, кто сидел ближе к двери. Им оказался рабби Ханан бен Давид.

Улицы Багдада оглушили рабби, а вид его – в древних одеждах, с седыми патлами волос – вызывал изумление горожан. Дети швыряли в рабби камнями, женщины испуганно перебегали улицу. С огромным трудом, оглушенный всем виденным и слышанным, талмудист находит синагогу. Местный раввин, разобрав несвязное признание старца, вскричал во гневе: «Сгинь с глаз, ничтожный самозванец! Bеликий рабби Ханан бен Давид умер полтысячелетия назад. Сгинь!» В ужасе рабби выбежал из синагоги в сумасшедший мир. Долго он еще бродил по земле, не зная, где преклонить свою многодумную голову. Прошлое, проведенное в темнице наедине с Абу Ханифой, вспоминалось рабби Божьей благодатью. И сам Абу Ханифа ему виделся не как оппонент по теологическим спорам, а как Яхве, Великий Бог всех иудеев. А темница – благословенной страной. Все помыслы рабби были теперь направлены на то, чтобы воротиться…

Тем временем Абу Ханифа, сидя в сыром застенке столетиями, сам почти превратился в камень. Давным-давно он забыл рабби, образ рабби исчез во времени. Абу Хани-фа творил в воображении Великого Аллаха и ждал, когда Аллах заговорит с ним.

И однажды Абу Ханифа замечает, что из отверстия в потолке спускается чья-то сгорбленная фигура. Собрав силы, Абу Ханифа поднялся на защиту обители от вторжения. Он схватил за горло Ханана бен Давида, ибо это был непоседа-рабби, что вернулся в благословенную страну, где наслаждался беседой с самим Яхве, самим Иеговой, где он видел Его необъятный лик.

Драка между теологами идет не на жизнь, а на смерть. Каждый защищал своего Бога, свою свободу. Наконец, измученные и обессиленные, они отпрянули друг от друга, и тогда произошло чудо: Ханан бен Давид почувствовал близость Яхве. Он пытался разглядеть своего противника. А тот приближался к рабби, чувствуя присутствие Аллаха. В чертах, стертых столетиями разлуки, старые отпетые спорщики признали не Аллаха и не Яхве, а друг друга. Впервые за долгие годы они произнесли не суру из Корана, не изречение Талмуда, а простое слово «Ты?!». Рабби гладил белые волосы своего друга, а тот встал навстречу еврею…

Не деля, что в этой легенде правда, а что вымысел, я воспринял ее в целом, как одну всепоглощающую Истину…

Земля, что раскинулась передо мной, земля, что простиралась за моей спиной, – это одна общая земля, с изумлением взирающая на человеческую глупость. Надолго ли хватит ее терпения, не разверзнется ли она в гневе, чтобы поглотить свое неразумное творение?! Земля уже вздыбилась горной грядой Голана, приготовилась, лопается ее терпение. С бронетранспортера я как-то лучше видел обожженное солнцем тело горной гряды с самой своей заметной двугорбой вершиной.

– Это Хермон? – догадливо проговорил я.