Взгляни на дом свой

В зелёном семейном альбоме лежат фотографии моей мамы, сидящей в окружении учеников, позади цветущая сирень, золотые шары, берёзы, стена школы с высокими светлыми окнами, над школой — горы, поросшие лесом, над лесом — ясное уральское небо, отороченное облаками. Эти фотографии безмолвно повествуют о том времени, когда стены школы были крепки и, казалось, незыблемы, когда мои родители были учителями, а вокруг них сидели-стояли их ученики, много учеников, или сидели-стояли только учителя, — коллектив школы был дружный, вместе ходили по малину и на майские демонстрации, а потом лепили пельмени. Школа исчезла, как исчезла когда-то Атлантида, и с ней все учителя, а, может, ещё раньше исчезли учителя, а потом за ними сама школа канула в вечность.

Три адреса

Когда же дойдём мы до дома

И в нём до утра отдохнём.

Сойдёмся, увидим умерших,

Забытых, далёких вернём.

Когда ж эту смерть вместе с жизнью

Сожгём в яме скорби своей,

И встанем с соломы детями

У матери в доме родном!

Андрей Платонов

Три дома было у меня, три адреса связаны с моим детством в Нижних Сергах. Первая, где я родился и жил до двенадцати лет, — улица Нудовская, так называлась она изначально, что означало бедственность обитателей её, подневольных заводских людей. В 1929 году старинное название упразднили, дав ей имя большевика и металлурга латыша Ивана Ивановича Лепсе, сейчас она носит имя Героя Советского Союза летчика-истребителя Андрея Андреевича Федотова, погибшего зимой 1943 года в воздушном бою над Витебском. Герой родился в доме на два окна почти напротив нашего. Ручка двери во двор изображает льва, выше на столбе прибита жестяная звезда, чёрная, как всё вокруг, и ящик тоже черный, краска давно с него слезла, еле видна на нём рельефная надпись «поч­та». Улица начинается с поворота пруда и идёт до заводской плотины. Правая её сторона прилепилась к подножию горы Кукан, а левая выходит огородами на пруд. Наш дом-пятистенка, который ещё до Революции построил мой дед по матери, металлург Александр Иванович Тягунов, стоял на правой стороне, выходя огородом к воде.

Узкая тропинка тянулась по берегу пруда между заборами и водой. Берег пруда был усыпан шлаком, оплавленным стеклом, ржавым железом, среди которого иногда виднелся речной песок. На краю нашего огорода стояла косая банька, под её крышей мы с братом Женей хранили металлический четырёхгранный штык, солдатскую каску, пробитую пулей, гильзы от автоматных патронов и кораблики, сделанные из сосновой коры. Прямо за калиткой огорода открывалась ярко-зелёная полянка, на ней можно было валяться в солнечные тёплые дни, бросать камешки в воду или «делать блинчики», у кого больше получится кругов от плоского камешка, запущенного строго параллельно воде. Сидели на траве и ели сладкую морковь, поскоблив её стёклышком. Здесь же стояла наша лодка, прикованная цепью к железной трубе, вбитой в грунт у плотика, рядом — лодка наших соседей Свешниковых, а именно «лодка Вияна», так звали хозяина. Лодка была огромная, плоскодонная, вся просмолённая до такой степени, что в жаркую погоду смоляное облако висело над её чёрным грузным телом. На таких больших лодках возили сергинцы сено со своих покосов, расположенных Вверх пруда в пойме реки Серга. Наши покосы были на горе в лесу, сено возили на лошадях, а лодка служила для прогулок и рыбалки. Лодка была лёгкая на воде, остойчивая, быстрая, с обитым жестью носом, после дождя наполнялась прозрачной водой, которую вычерпывали веслом, сняв кормовую лавочку. Ржавая консервная банка нужна была для воды, которая всё время сочилась из щелей внутрь лодки.

Лодочных мастеров в Сергах было раз-два и обчёлся, делали лодку они обстоятельно, встречались с заказчиком, обсуждали форму и стать судна. Красили в зелёный или голубой цвет. Голубой цвет вообще был в чести у сергинцев: жестяные крыши домов красились ультрамарином, оградки и кладбищенские памятники, сваренные из металлических труб, что на Крутом рву, все как один — голубые.