Взгляни на дом свой

Мать давно жила в городке, далеко от пруда, но заказала лодку для своих сыновей, прилетавших, как гуси, на лето в Серги. Ставила её на наше родовое место, у моего двоюродного брата Юрки. Но когда он запил «по-чёрному», стал жить бобылём, не заботясь о суетном бытии, перегнала лодку в Загорную к другому племяннику, Мартьянову Сашке, Шурику. Там она и закончила свой век, оставив после себя голубое днище, как небесную прореху в земле, которая постепенно заросла кучерявой травкой, конским щавелем и сырой снытью. Прош­лой зимой и сам Сашка умер, покосился, подогнул колени, упал на дворе, опрокинув ведро, полное тяжёлой прудовой водой, взятой из проруби. Это была единственная прорубь на весь пруд, каждую зиму только он один из сергинцев прорезал напротив своего дома отверстие во льду, делал прорубь каждую зиму, может, полвека или больше. Вечером, перед сном, и рано утром разбивал топором свежий ледок, нельзя пропустить, иначе затянется прорубь. Сейчас нет этой проруби, больше не будет.

Загорная была последней улицей после Нудовской, проходя за гору Кукан, обрастая проулками, превращалась в тропку в сыром еловом лесу. Здесь всегда темно в конце дня, — гора заслоняла послеполуденное солнце, а по утрам я там не бывал. А на улице Нудовской между горой и прудом всегда светло, многолюдно, на берегу — купалка, любимое место нижнесергинской молодёжи. Горячие серые доски, настеленные на сваи, огорожены перилами. По утрам здесь сидели рыбаки, забросив удочки на окуньков и плотву. С настила было удобно ловить раков на сетки. Когда купалку сломали, остались гнилые брёвна, торчавшие из воды, как зубы утонувшего дракона. Сейчас и этих брёвен нет. И раков нет. Вообще туда теперь не пройдёшь, нынешние жильцы соседних домов возвели кругом заборы, набросали на берег битое стекло, чтобы случайные купальщики порезали ноги, пройти теперь с улицы через глухие кусты крапивы невозможно даже бродячей козе. А ведь когда-то с Нудовской спускались по заросшему травой проулку к пруду, к полянке на берегу, к лодкам, к плотику, прямо на купалку. Сейчас этот проулок оккупировали косые металлические гаражи и глухие ворота нынешних жильцов. Однажды там за нашим огородом, сидя на зелёной травке летним тихим вечером, я и увидел водолазов.

У водолазов нет родины. Вернее, она есть, но там, где они родились и живут, её нет. Нет её и рядом, нет и за тысячу миль от места их обитания, как бы ни искали сами водолазы внешние признаки родины на земле. Переходя с места на место, гнездясь где попало, обживаясь на косогорах, строя убежище на краю оврага, водолазы не думают о будущем их поселений. Линии горизонтов замыкают страну водолазов со всех сторон, создавая мнимое пространство обитания. Каждую секунду государство водолазов меняет свои очертания. Стоит только пройти два–три шага водолазу — посмотреть в сторону дымчатых сопок, как начинают небесные картографы стирать ластиками прежние границы, наносить новые, потом опять стирать и вымарывать и так бесконечно, превращая карты в грязные лоскуты, в пыль, оседающую на дороги.

У водолазов нет государства, нет границ, которые бы охраняли бодрые пограничники, не стоят деревянные дозорные вышки на окраинах страны, нет пропускных пунктов, шлагбаумов, нейтральных полос. Любой, кто ради любопытства или по неразумению забредёт на территорию водолазов, не будет остановлен гортанным криком часового или предупредительным выстрелом. Здесь так — если хочешь, иди, а решил остаться — живи, тусуйся с водолазами, обосновывайся на пустыре или на болоте, места так много, что твой дом ещё долго будет стоять незамеченный, а тебя самого примут скорее за камушек, за сухой тростник, за потерянную соломинку для коктейля. Как ты ни маячь перед водолазами, ни размахивай на бугре ярким флагом своей страны, ни ори «кричалки» своего футбольного клуба, — никто не обратит на тебя своего внимания. Только потом, по прошествии нескольких лет, ты поймёшь, что тебя видели, о тебе знают, тебя даже полюбили, тростникового человека, чужестранца с болота, странного пришельца, который обосновался здесь. Это понимание придёт как озарение, среди пустых забот, где-нибудь на огороде, у грядок с картошкой, ты вдруг почувствуешь слёзы на своём лице, а в сердце необъяснимую любовь к водолазам, хотя они сами не давали тебе ни малейшего повода для этой любви.