Взять измором или наказать сказочника (СИ)

— Ой, Илюшенька! — приложила она изумленно руки к груди.  — Совсем не бачу ничего! Старая стала! Не признала, милок.

Цветочек что-то недовольно пробурчала и, оторвавшись от меня, тоже взглянула на старую.

— Да, ничего, — махнул рукой. — Как поживаете? Все хорошо?

— Ой, да разве в нашей стране можно хорошо жить? Не дают людям жизни спокойной, Илюшенька! Ворюги проклятые!

— А кто не дает-то? Может помощь какая нужна?

Помочь бабушкам, это я всегда обеими руками «за». Старушки они ж чего противнющие такие от одиночества, от тоски. Поговорить не с кем, помочь не кому.

— Да, чем тут поможешь-то? Пенсии не прибавляют, ироды! Газ дорожает, вода дорожает, что мочи нет уже терпеть! Все им мало хапугам бессовестным!

Она еще немного возмущалась, журила неправедную власть, хвалила времена своей молодости и повторяла:

«А вот раньше…»

И рассказывала, как было раньше. Не воровали, тунеядцев сажали, дабы не повадно было байдыки бить, а хлеб стоил четырнадцать копеек.

Мы слушали и слушали, а когда старуха выдохлась, то обронила:

— Во жизнь была! А щас и помереть, внучок, дорого! Ну вы идите-идите, небось устал с дороги. И не стыдно тебе, Варька, гостя у порога держать? — крякнула напоследок, да зыркнув, хлопнула дверью.

А Варька не стала держать больше меня на пороге. Завела, раздела и повела на кухню.

— Устал с дороги? — ласково потрепала по голове и принялась кормить.

А я смотрел на нее и понимал, что она женщина. Моя женщина. Такая, которая будет очаг беречь. И было мне тепло и сытно с ней, будь мы хоть в хоромах царских, хоть в избе.

Эпилог

Варя

— Варюшка, ты до отца своего непутевого дозвонилась? — спросила мама, между тем выглядывая в окно.

Брови ее сошлись на переносице, взгляд беспокойный, а сама места не находила.

То шасть в один конец комнаты, то шасть в другой. Сядет, ножкой нервно притопывая, да вновь вернется к окошку. А там… Ливень, слякоть, гром гремел, да молния сверкала.

— Звонила, мам. Не отвечают! — всплеснула руками.

Ну Морозов! Только попадись мне на глаза! Живьем съем и косточек не оставлю!

— Тьфу ты! Бестолковый! Заладил со своей рыбалкой! Говорила: «Куда лыжи навострил?». Так, мы самые умные! Вот, где теперь искать?

И правда! Что иголку в стоге сена! Пропали и с концами! И Морозов хорош! Поддержал затею малохольную!

«Мы с Санычем еще месяц назад договорились, малая!» — возмущенно отрезал, когда я попросила не ехать.

«И что? Подумаешь дождь, не сахарные — не растаем!» — упертый осел не желал слушать, что я толковала ему.

На наше, а если вдруг что мужики безапелляционно заявили:

«Все, бабы, кончайте плешь проедать! Едем мы!»

И отчалили.

А теперь же, когда и настало это «вдруг что», мы корили себя за женскую слабость. Что не удержали мужиков своих. Впрочем, разве тех удержишь, когда в голову дурь бьет?

Вот уж как третий месяц мы с Ильей встречались. За это время узнала его, как облупленного. Если что-то Морозову в голову взбрело, то пиши пропало! Ежели сказал, значит сделает. Больше слов не ветер не бросал. Не плел мне басни о сказочной любви, а поступками доказывал.

— Цветочек, а это тебе, — произнес и вручил мне сковороду, что однажды я имела несчастье спалить.

С каждой поездки привозил безделушки. То магнитики какой, то игрушку, но с пустыми руками не возвращался. Мелочь, а приятно что парень помнил обо мне.

— Варь, — вынула меня из воспоминаний мама, — а вдруг чего? — и всхлипнула. — Я ж без Андрюшки не проживу! Ой, как там они бедненькие?!

— Мамуль! Мамочка! — взяла за руки, успокаивающе на нее смотря. — Все будет хорошо! С ними все хорошо!

Я как в воду глядела. Ненаглядные наши явились через час.

Неожиданно свет фар осветил двор, и мы в одночасье выскочили. Мужики наши чумазые, мокрые и уставшие вылезли из машины. Грязи по самое колено, а сами стояли с виноватым видом.

— Ты где, паскуда старая, шлялась? — напала на папку мама. — Угробить мне ребенка хочешь? Шестой десяток дураку, а он все туда же! Когда ж ты уже угомонишься?

— Ну, а че я-то, Оленька? — исподлобья поглядел Саныч. — Ласточка моя заглохла, вот мы и…

— Ах, ласточка твоя заглохла! — и по горбу Саныча, как стукнула. — Чтоб завтра же продал свое корыто! Понял меня? Не то клянусь, Андрей, доведешь до греха!

Саныч только затылок почесал, ласточку свою бережно погладил и проворчал:

— Что ж ты родимая подводишь?

А Морозов, злыдень, лыбился. Все ему нипочем!

— М-морозов! — зашипела. — А ты че зубы скалишь? Говорила же русским языком — возьми свою! Вы на черта этот металлом поперли?

— Малая, — потянул свои кочерыжки ко мне, но я, фыркнув, ушла.

Затем были долгие разговоры, мамины слезы, поздний ужин, а Илья между тем не извинился. Он считал, что ничего страшного не произошло и это я бигудей себе накрутила, а я ж за него обормота переживала. Учить и учить этого Морозова!

Позже, когда время уже было давно спать, мы ушли в комнату.

Тогда я кинула одеяло на пол и шикнула:

— Тебе ж ничего не страшно! Вот и поспишь одну ночь на полу!

— Варь…

А ему в наглющую морду подушка прилетала.