Взять живым!

Пленного перенесли в ванную, прикрыли дверь и, посвечивая фонариком, еще раз внимательно осмотрели. У «языка» оказалось необычное удостоверение. Не серенькое, как у рядовых солдат, а в обложке из тонкой кожи, на плотной дорогой бумаге. Да и сам пленный выглядел необычно. Мундир рядового эсэсовца был сшит почему-то из тонкого добротного габардина. Нет, этот фриц не простая птичка! Вид у него действительно был генеральский: тучный, животастый, щеки обвисшие. Может, какой-нибудь крупный чин сбросил все регалии и надел погоны рядового, чтобы удрать, когда наступит последний час рейха?

– Пусть немного освоится, – сказал Ромашкин, – сейчас он плохо соображает. Все пока отдыхайте, Шовкопляс, останься здесь. Будем приглядывать по очереди.

Посвечивая фонариком, Василий стал читать документы пленного. Это был Ганс Краузе, 1910 года рождения, член фашистской партии. В графе, где обычно ставится номер полка и дивизии, были какие-то загадочные цифры и две буквы: «А-Н».

Успокоившись после опасной вылазки, Ромашкин стал обдумывать, как вести допрос. Ему хорошо запомнился испуг офицера, которого он спросил напрямик о Гитлере. Нужно вопросы задавать так, чтобы пленный не испугался и рассказал о том, что интересует разведчиков.

Ромашкин позвал Рогатина и Пролеткина. Эта мера была не лишней. Эсэсовец здоров как бык, и кто знает, какие у него намерения. Втроем вошли в ванную. Здесь светила парафиновая плошка, которую зажег Шовкопляс. Немец лежал в прежнем положении.

– Как он? – спросил Ромашкин.

– Кряхтит, – ответил Шовкопляс.

Пленного посадили на край ванны. Он смотрел испуганно, руки и ноги его оставались связанными, во рту кляп.

Василий сказал по-немецки:

– Вам разрешал говорить. Но если закричите, будет смерть.

Пленный закивал головой. Когда вынули кляп, он облегченно вздохнул и сказал густым сиплым голосом:

– Развяжите.

– Не все сразу. Ваша фамилия? – спросил Ромашкин, умышленно раскрыв служебную книжку.

– Ганс Краузе.

– Год рождения?

– Десятый.

– В какой части служите?

– Эскортный батальон Адольфа Гитлера! – с гордостью произнес немец.

Вот что означают буквы «А-Н»! Теперь понятно, почему эсэсовцы здесь отборные и в таких костюмах.

Пока все шло хорошо, загадочные буквы расшифрованы. Но что значит «эскортный»? Стараясь не спугнуть Ганса Краузе, Василий безразлично спросил:

– Какую задачу выполняет ваш батальон?

– Мы охраняем фюрера, – гордо ответил немец.

Он, вероятно, считал, что это известно захватившим его русским и вообще все происходящее – лишь вступление к настоящему допросу. А у Ромашкина так и запрыгало в груди: из личной охраны Гитлера! Вот она, ниточка, которая укажет дорогу в лабиринте рейхсканцелярии. Сделав усилие, чтоб скрыть охватившую радость, Василий иронически улыбнулся и, продолжая смотреть в удостоверение, пошутил:

– Вы охраняете пустой дом. Гитлер давно улетел в Испанию, к своему другу Франко.

Оскорбленный таким обвинением обожаемого фюрера, пленный твердо сказал:

– Неправда! Я его утром видел. Он здесь, в подземном бункере рейхсканцелярии.

– Уверен – это другой человек с наклеенными усами. Он оставил двойника, чтобы отвлечь от себя внимание, – настаивал Ромашкин.

– А Ева Браун? – спросил эсэсовец. – Уж ее никем не заменить. Ее фюрер никогда не бросит. И личные пилоты фюрера Битц и Бауэр тоже здесь.

– А где самолет Гитлера?

– Не знаю. Этого я не знаю, – Краузе явно насторожился.

– А что вы лично делаете в охране?

– Я дежурил у входа в убежище.

– Куда ходят караулы через каждые два часа?

– Это батальон СС. Ему поручена наружная охрана, их посты в домах вокруг рейхсканцелярии.

«Значит, здесь кроме эскортного батальона еще и батальон личной охраны, – отметил про себя Ромашкин. – Как же наконец выяснить, где рейхсканцелярия? Если немец поймет, что мы здесь как слепые котята, он перестанет давать показания или начнет врать. Это уведет нас по ложному следу». Продолжая вроде бы ни к чему не обязывающий разговор, Василий, усмехаясь, спросил:

– А Гитлер тоже выходит ночами погулять тайком?

Подобная вольность в обращении с именем фюрера показалась эсэсовцу кощунством. Он посмотрел на Ромашкина с ненавистью и зло ответил:

– Оставьте в покое фюрера, мы с вами очень маленькие люди, чтобы говорить о нем. Можете не сомневаться, мы сумеем постоять за нашего фюрера! – Немец кивнул в сторону дома, где его захватили.

«Уж не эта ли серая махина – рейхсканцелярия?» – подумал Ромашкин. И строго сказал:

– Ну, лично вам, Краузе, стоять за Гитлера уже не придется.

У фашиста сразу поубавилось спеси, он спросил с затаенным страхом:

– Расстреляете?

– Нет, здесь нельзя шуметь; мы вас повесим, – Василий показал пальцем на потолок.

Краузе совсем скис, жирные щеки его дрогнули и обвисли. Понимая, в каком состоянии он находится, Ромашкин, стараясь быть красноречивым, заговорил о послевоенной жизни: