Взятие Крутоторска

А Алевтина уже забыла, зачем пришла. Ей бы побахорить.

Отсыпала соли бабушка ей в свой кошель, а заодно оправдание себе находила, как отговориться да скорее спровадить раннюю гостью, которая только от дела отрывает.

– Ой, ой, заговорилась тут с тобой, Алюшка, а ведь Валя-то велела ребят проведать, поди, все уревелися. Пойду я.

Алевтина нехотя покидала соседей, недовольная тем, что не удалось вдоволь побахорить.

Из-за любви к бахоренью у Алевтины грядки на одворице все в дурнотравьи, картошка не окучена, как у них с дедом Степаном.

– День-деньской ведь в окошко с локтя глядит, рожу свою продаёт, а работушку не видит, а мы с курицами спать ложимся, с петухами встаём, – бросала с осуждением бабушка вслед Алевтине.

Дед тоже не уважал любителей праздных разговоров. И соседей таких называл пустомелями, даже пастуха Лёню Брюхова, который, хваля себя, доказывал, что как родился, сразу пастушить пошёл, титьку материну вовсе нисколь не сосал. Ему нравилось быть весёлым и бесшабашным. Пьяный пастух на всю деревню орал одну и ту же частушку:

Деньги есть, и девки любят.

И с собою поведут.

Денег нет, дак хрен обрубят

И собакам отдадут.

– Уж седина в бороду, а он всё как подросток, – осуждал Лёню дедушка.

У дедушки всегда дело в руках. Сам шил сапоги, а когда подколачивал подмётку деревянными гвоздиками, Тайка подавала ему эти гвоздики и гордилась, что помогает. И дедушка был доволен помощницей.

– Будет обувка неизносная. Запоют сапожки. Мы бересто подложили.

Тайке было непонятно, как запоют сапожки. И дедушка рассказывал, что скрипу – музыкальности придаёт сапогам бересто, которое кладут под стельку. И правда, ведь весело поскрипывали обутки, излаженные дедушкой.

Успевая слушать взрослые разговоры, Тайка рассматривала «Календари колхозника», любовалась бабушкиным лоскутным одеялом. Эдакое же обещала она Тайке сшить, но для одеяла надо много разноцветного лоскутья да ремков накопить. Наверное, уж только к зиме наберётся их на одеяло. Заказывала бабушка дочери Лёле, живущей в Ухте, привезти ремков от знакомой портнихи. Может, не забудет, захватит, когда в отпуск приедет.

Мама Валя знала, где отыскать свою старшую дочку Таю.

– Тайка, Тай, – звала она её через окно с улицы. – Бежи скорее домой. Ленка уже пробудилась. А мне на ферму пора.

Тайка с неохотой закрывала «Календарь колхозника» и выбиралась из бабушкиного дома в свою кособокую избу. Там уже трёхгодовалая Ленка, наверное, во всю базанит, слёзы с горох, Гришка в зыбке ногами дрягает. Надо всех успокоить, умыть, покормить, одеть и только после этого удастся выбраться на волю. А на воле она найдёт, чем ребятню занять. Ямку щепкой выроет. Это вам колодец. Воду из него станем тянуть. Но прежде надо сруб сделать. Ну-ко собирайте «брёвна». А «брёвна» – это сучки да палочки. И пыхтят, собирают «брёвна» и Ленка, и годовалый Гришка..

– Набрали? Молодцы!

А если ветер-сиверко дует или дождь, Тайка и в избе дело найдёт. Из швейной катушки, на которой уже ниток нет, можно трактор сделать, если отрезать из старых трусов кусок бельевой резинки. С одной стороны катушки лучинка, а на другой пластинка хозяйственного мыла. Закрути лучинку, намочи слюной мыльце и трактор, как заправдашний, пройдёт до средины стола. Только вместо мотора сама урчи. А потом опять крути лучинку да пускай «трактор». Ребятне на это страх как забавно глядеть.

Перед их домом отцов комбайн «Нива» стоит. С утра жать нельзя. Сыро. Пока жниво обветривается да сохнет, папка брёвна тёшет, ладит сруб для нового дома, а то изба у них старая, ещё дедова, угол просел. Из-под ловкого отцова топора соскальзывает на землю шелковистая белая щепа. Вот она-то и нужна Тайке, потому что на гладких этих щепочках можно чего хошь нарисовать углём. Ленка с Гришкой тоже пыхтят, этих щепок набирают, хотя не знают зачем. Но, как Тайка, возятся. Хорошо, что не ревут.

Отец уже четыре венца скатал, к осени сруб готов будет. А когда выстоится сруб, новый дом поднимут. Отец сам так обещал.

По застылку удавалось отцу Павлу Яковлевичу «сбродить» на охоту. В лесу раздавалось дальнее гулкое буханье. Редко отец возвращался пустым. А когда выходили охотничьей бригадой лося или медведя по лицензии отстреливать, закатывали на кровях в деревне целый пир.

Вот тогда-то ещё одно открытие сделала для себя Тайка. Оказывается, и отец её Павел Яковлевич вовсе необыкновенный человек. Когда собрались к ним мужики в избу на застолье, чтоб отметить на кровях добычу – лося завалили, пришёл тогда гармонист Санко Канин со своей потёртой, но голосистой гармозенью. И вот когда веселье разгорелось, сплясал Павел Яковлевич барабушку с выходом. Показал все двенадцать колен. Сначала вышел с частушкой:

Я берёзовую тюлечку

Качу, качу, качу.

Первый раз девчонку вижу –

Познакомиться хочу.

А потом пошёл отплясывать и крестиком, и, заводя ноги за запятки, и вприсядку. Все ему помогали, по скамье в такт лупили кулаками. А мама сказала:

– Почто за него вышла-то? Лучше его никто у нас в Несваричах не плясал. А ноги-то у него плясучие, потому что дед у него был цыган.