Взятие сто четвертого

Впрочем, года полтора назад они все же проделали опыт: выпустили из циклотрона в воздух пучок ионов— просто так, главным образом для того, чтобы посмотреть, как он выглядит. И были потрясены. У Флерова до сих пор хранится цветная фотография: острый светящийся кинжал, от красного до голубого — почти весь солнечный спектр.

Я тоже видел зрелище — мне разрешили глянуть через маленькое оконце внутрь циклотрона. Я ничего не понял, не успел понять, но я увидел воздух, горящий нежно-голубым пламенем, и ярко-красное зарево от раскаленного неона, и медные электроды — дуанты, отсвечивающие густым фиолетовым цветом… Это было ничтожно мало по сравнению с тем, что происходило внутри, — всего лишь крохотная картина из одного действия четырехактного спектакля, — но незабываемо. А потом, пока в циклотроне шла реакция, совсем в другой комнате я видел на молочно-матовом экране осциллографа электрические импульсы, оставляемые частицами ядер, — дрожащие зеленые полоски. Они принимали самые невероятные очертания. «Это элемент калифорний», — сказал мне лаборант, но я не мог не воскликнуть: «Нет, это высотный дом на Котельнической набережной в Москве!» — «Вы ошибаетесь, — поправил меня строгий лаборант, — это калифорний».

Утверждаю: природа несправедливо скрывает от человеческих глаз поразительную красоту процессов, происходящих в атоме. Я не хочу верить, что это навсегда. Мы знаем и о грозной и о доброй силе, спрятанной в этих процессах, хотя мне больше по душе их внешний вид. И людям мало понимать, что из атомов состоит весь окружающий их прекрасный мир, — они хотят видеть красоту каждой, пусть даже крохотной, частицы мира.

Разве не заложен и в этом глубокий смысл того, к чему стремятся сами физики, раскрывающие тайны природы?

У Друина в руках кусок мела. Он стоит у доски и объясняет мне сущность спонтанного деления ядер, открытого много лет назад Георгием Флеровым и Константином Петржаком. Я внимательно слушаю Друина — кандидата наук, человека серьезного, и занятого, и редко улыбающегося — и пытаюсь угадать, почему здесь, в Дубне, так терпимо относятся к журналистам.

— Даю аналогию, — говорит. Друин. — Представьте себе роту солдат, идущую по мосту. Вам должно быть известно, что в ногу им идти нельзя: мост развалится. Но если солдаты будут миллионы раз, нарочно сбивая и путая шаг, проходить по мосту туда и обратно, у них однажды случайно все же получится «в ногу». Итог ясен. Теперь представьте ядро, в котором движутся протоны и нейтроны. Полный хаос, у каждой частицы свое направление. Но вот случайно из миллиарда различных комбинаций вдруг четко получается одна: частицы «идут в ногу». И тогда они пробивают ядро, разваливают его на куски. Это и есть спонтанное деление. Если вам еще не понятно, могу дать другую аналогию. Представьте: банка с жидкостью. Жидкость колеблется, и вдруг происходит выплеск. Одно из двух: или стенки стали ниже, или колебания больше. Почему? Мы не знаем. Загадка. Можно еще и так. Можно представить себе тол, который неожиданно взрывается вроде бы от детонации, хотя детонацию мы не видим и зарегистрировать не умеем… Короче говоря, если по-научному, то спонтанное деление есть самопроизвольное деление ядер без вмешательства посторонних сил. Наша задача — создать условия, при которых такие случайности рождались бы чаще. В циклотроне…

Друин продолжает, и говорит так, словно речь идет о живом существе. По его рассказу получается, что у ядра есть и сердце, и чувства, и характер, и даже настроение. Потом он рисует на доске кружочек: это ион неона, которым будут бомбардировать ядро урана. Уран — это еще один кружочек, и все это рисуется удивительно просто, почти автоматически, вероятно, в миллион первый раз.

А почему кружочки? Откуда он знает, что не крестики, не трапеции или не спичечные коробки? Разве кто-нибудь когда-нибудь видел ион? Или ядро, размер которого порядка десять в минус тринадцатой степени сантиметров? Когда Резерфорд, открыв ядро, воскликнул: «Теперь я знаю, как выглядит атом!», он знал на самом деле, как он не выглядит, но не больше, так как больше человеку пока знать не дано. Резерфорд гениально понял, что атом не примитивный шарик или тельце, а сложный, очень сложный мир. Но какой? К сожалению, человек может лишь условно представлять себе внешний вид атома или ядра, а если условно, то почему именно кружочек, а не, положим, восклицательный знак?