Взятие Вудстока

Чтобы сохранить рассудок – не говоря уж о надежде когда-нибудь выбраться отсюда, – я развесил по всем нашим строениям и расставил вдоль ведущей к Уайт-Лейку автомагистрали плакаты. У нас уже имелось пять плакатных досок, а мы с папой соорудили еще и новые. На одной из них я написал: «Дорогу впереди размыло!!! Не поворачивайте назад. Воспользуйтесь объездом. Последний мотель перед концом дороги!». На другой: «Этот мотель не является филиалом “Хилтон-Интернэшнл”, парижского “Георга V”, “Принцессы Грейс” и “Шератона”».

На самой же нашей территории я развесил плакатики по стенам зданий или установил их на траве. «Добро пожаловать, дегенераты», «Клуб любителей садо-мазо», «Орлиное гнездо». «Орлиным гнездом» назывался гей-клуб в Гринич-Виллидж, только геям и известный. Упоминание о нем служило своего рода кодовым сигналом, привлекавшим время от времени внимание какой-нибудь родственной моей души. Плакатики эти давали мне занятие – и не одно.

Кроме того, они выполняли для меня ту же роль, какую играет в скороварке клапан, не позволяющий ей взорваться. Я был художником-геем, притворявшимся «нормальным» бизнесменом – одного этого хватило бы, чтобы свести с ума и человека со здоровой психикой. А если еще и заставить его жить с людьми, подобными моим родителям, ему осталось бы либо рисовать плакатики, либо покончить с собой. Я выбрал плакатики.

Я открыл бар с полуголыми официантами – клиентов, по большей части женщин, обслуживали одетые в бикини двадцатилетние парни. Чтобы клиентура не скучала, я повесил в мужской уборной большую доску, присовокупил к ней маркеры, позволявшие мужчинам оставлять на доске эротические рисунки и надписи. А затем объявил женщинам, что те из них, кто будет заказывать выпивку ровно в полночь, смогут заглядывать в мужскую уборную и любоваться всем, что там понаписано. Развитием этой идеи стали квадратики белого картона, которые я продавал женщинам по доллару за штуку. Теперь и женщины могли писать на картонках все, что захотят, а затем прикалывать их к стенам и потолку мужской уборной. Какое-то время женщинам это нравилось – особенно после нескольких рюмок.

Посетителей в баре хватало, но он был крошечным – не больше двадцати футов на тридцать. К полуночи большинство мужчин и женщин успевали перезнакомиться и совместно покинуть его. И тогда наступало самое одинокое для меня время. А еще хуже было то, что из-за малости своей настоящих денег бар не приносил, а те, что приносил, быстро скрывались в лифчике мамы. Под конец каждого месяца мы оказывались на мели, закладную оплачивать было нечем, и это означало, что мне приходилось, дабы мотель наш остался на плаву, вкладывать в него все новые деньги.

По уик-эндам мы обязаны были кормить тех постояльцев, какие у нас имелись, – для этого я заказывал еду в соседнем торговавшем ею на вынос китайском ресторанчике. Еда подавалась на дешевых бумажных тарелках, закупленных мной у разорившегося оптового торговца. На некоторых так и стояли названия компаний, для которых эти  тарелки. предназначались Многие, получив такую «посуду» пугались. «Как же можно есть с бумажки?» – говорили они. Пришлось повесить новое извещение, гласившее: «Мы ни за что не отвечаем».

Как-то одна из «кумушек» спросила у меня:

– Что за сумасшедший развешивает эти надписи?

– Не знаю, – ответил я. – Они появляются здесь, пока я сплю.

Ради оживления бизнеса я учредил также «Кумушкину блинную», в которой мы с папой готовили завтраки для постояльцев. Меню у нас было мягко говоря скромное, однако и те немногие блюда, какие мы предлагали нашим клиентам, составляли для папы большую проблему. Кто-нибудь из постоялиц мог сказать:

– Я хочу английские оладьи, но только хорошо обжаренные.

И папа с его вечно заляпанными смолой руками, смерив ее таким взглядом, точно она сию минуту свалилась нам на голову из космоса, сердито отвечал:

– Какие будут, такие и съедите.

Я постоянно изыскивал средства, которые позволили бы как-то уравновесить безграничное обаяние моих родителей, и потому вскоре вывесил новые извещения: «Оладьи от Барбары Стрейзанд – 40 долларов». «Оладьи от Этель Мерман[2] – 60 долларов». Рядом с последним было приписано: «Только сегодня – 45 долларов».

Отсутствие хоть какого-то общения с людьми вгоняло меня в тоску, поэтому я начал устраивать «вечера открытых дверей». Печатал в «Виллидж Войс» объявления: «Устали от Файер-Айленда? Вы не поверите – в Уайт-Лейке можно найти все то же самое за полцены. Уик-энды открытых дверей» – дальше следовали указания насчет того, как нас найти. В итоге я получил кучу неудачников, никчемников и пьяниц – и даже одного лысого священника, прицепившегося ко мне с вопросом: верю ли я в Бога. Когда же я спросил у него, а сам-то он в Бога верит? – священник тихо ответил: «Верил когда-то» и ушел, не сказав больше ни слова.