Взлёт над пропастью. 1890-1917 годы.

Банковская перенастройка сопровождалась кардинальными изменениями во владении и управлении, которые стартовали на рубеже веков. Новый руководящий состав, сконцентрированный в правлениях, представлял собой уже не нанятый менеджмент. Ориентиром для него изначально являлось правительство, а не олигархические кланы или зарубежные акционеры. То есть правительство, формально не числясь в акционерах питерских банков, превратилось в их фактических хозяев. Отсюда высокий уровень вовлечения государства в текущие дела и операции банков, решающее влияние на персональные назначения, на заключение тех или иных сделок, соглашений и т. д. Всё это можно квалифицировать как своего рода «банковскую революцию», не получившую пока должного осмысления.

Более того, в литературе господствует мнение, будто государство в этот период уходило из экономической жизни, а банки, опираясь на рыночные механизмы, осваивали хозяйственное пространство. Однако знакомство с источниками не только не подкрепляет, а, наоборот, опровергает данный вывод. В этот период влияние правительства на деятельность петербургских банков только усиливалось. (Правда, ничего подобного не наблюдалось в московских банках: они оставались типично олигархическими структурами, где заправляли купеческие тузы, изображавшие из себя лучших сынов родины.)

Петербургские финансовые учреждения были не просто банковскими структурами, но инвестиционными окнами, через которые в страну поступали европейские ресурсы. Собственно, иностранный каптал как раз и привлекался для исправления наследственных купеческих изъянов, для придания импульса конкуренции, что должно было привести к нарождению нового предпринимательского слоя. Эти новые бизнес-кадры пестовались в орбите петербургских банков, которые целенаправленно устанавливали контроль над целыми отраслями российской промышленности, что в советский довоенный период дало повод говорить о подчинённости России западному капиталу в «утончённой форме», т. е. через банки.

Однако реальная цель состояла не в сдаче экономики иностранцам, а в оттеснении купеческих олигархов на вторые роли и дальше. Это привело к резкому усилению оппозиционности купечества, внёсшего большой вклад в расшатывание государства. Управленческая элита не ставила под сомнение частную инициативу в принципе, но хорошо помнила о последствиях её бесконтрольного проявления, едва не подкосившего всю экономику. Поэтому теперь она, вместо того чтобы обслуживать олигархическую публику, вписывает её в свои планы.

Оценить положение дел в тогдашней России помогает сопоставление нашей дореволюционной практики последних двадцати пяти лет не с западными, а с современными китайскими реалиями. Какую роль играет олигархия в Поднебесной сегодня? Да и можно ли говорить о присутствии таковой в условиях китайского общества? Или, может быть, крупные банки и корпорации превратили партийно-государственную верхушку КНР в свою «служанку», если воспользоваться ленинской метафорой? Ответы на эти вопросы очевидны, и их имеет смысл проецировать на завершающий отрезок существования Российской империи. Именно у нас тогда осознали то, к чему позже пришла и китайская бюрократия: догоняющая модернизация в патриархальных экономиках не может начинаться с провозглашения свободного рынка. В отсутствие необходимых традиций и институтов запуск полноценной либеральной модели — это путь к верному краху, что наглядно подтверждает сегодняшняя, постсоветская реальность.

С учётом сказанного невольно ловишь себя на мысли, что речь идёт не о так называемом китайском пути, а о нашем собственном, с которого нас вышибли эксперименты прошлого. В пользу этого соображения говорит и тот факт, что после окончания Первой мировой войны в России намечалось резкое расширение экспорта готовой продукции, поставляемой реконструированной промышленностью. При таком конкурентном преимуществе, как дешевизна рабочей силы, страна вполне могла превратиться в некую «фабрику мира» (что произошло с современным Китаем). Кстати, подготовка к запуску такой экономической модели вызывала большую озабоченность у союзников по Антанте, что проявилось в ходе Парижской экономической конференции, своего рода мини-Версаля июня 1916 года.

Однако если механизмы экономической жизни Поднебесной можно наблюдать воочию, то с дореволюционной Россией всё обстоит сложнее. Модель, о которой мы говорим, трудно выявить: едва возникнув, она в конце 1915 года она была сломана. Причиной стал общий кризис, в который погружалась империя. Отказ Николая II утвердить правительство, ответственное перед Думой, резко усилил оппозиционный настрой в элитах. В этих условиях управленческая бюрократия как самостоятельный субъект начала размываться. Государственная дума, выступавшая для неё подспорьем в модернизации, вышла (наподобие Дум первого и второго созывов) на самостоятельную траекторию, снова сконцентрировавшись исключительно на политике.