Взлетая высоко

У меня было предчувствие: я не хотел оставлять Хейли одну. Черт, да мне до сих пор не по себе, хотя сейчас уже утро понедельника и я направляюсь в офис. Бросив быстрый взгляд на часы на приборной панели, я ругаюсь. Я опаздываю – как это часто бывает в последнее время. Проклятье.

Тем не менее мои мысли неизбежно возвращаются к Хейли. А с ними мое напряжение только усиливается. Я не должен был оставлять Хейли одну, но что еще мне оставалось делать? Я не могу защитить Хейли от ее собственных родителей. Кроме того, это ее семья, черт побери. Где она будет в большей безопасности: с чужими людьми или с семьей?

Скрипнув шинами, я поворачиваю на нужную мне улицу и оставляю «Додж» на стоянке для сотрудников позади огромного здания из стекла и бетона, в котором расположены офисы Уиттакеров, и со всех ног бегу ко входу.

– Доброе утро, Мадлен, – приветствую я пожилую даму в блузке в горошек на ресепшен.

Она бросает на меня суровый взгляд поверх очков в форме полумесяца.

– Тебе лучше поторопиться.

О-о-о. Обычно Мадлен хорошо ко мне относится, рассказывает о своих внуках и угощает домашним печеньем. То, что сегодня она хмурится и почти с жалостью смотрит на меня, не сулит ничего хорошего. Дерьмо.

Я быстро улыбаюсь ей и поднимаюсь наверх на лифте, который делю с архитектором со второго этажа, подрядчиком с тяжелыми пакетами и взвинченным ассистентом с планшетом в руке и телефоном у уха. Когда двери снова открываются и я могу выйти на нужном этаже, я выдыхаю. Но облегчение длится недолго.

– Чейз, – отец выходит из кабинета еще до того, как я успеваю пройти мимо его секретарши, и бросает на меня осуждающий взгляд. – Где ты пропадал?

Дома? В постели? В душе? Что-то мне подсказывает, что ни один из этих ответов ему не понравится.

– А что? – вместо ответа спрашиваю я.

Его губы складываются в тонкую линию. Он подходит ко мне, кладет тяжелую руку на мое плечо и ведет в пустой конференц-зал, что находится через несколько дверей от нас. Эта сцена только усиливает мое беспокойство. Если бы все было не так уж плохо, папа сообщил бы новости прямо перед своей секретаршей. Он никогда не отчитывает работников на публике, если те накосячили. Он всегда разбирается с глазу на глаз. И со своим сыном он поступит так же.

Он осторожно захлопывает за нами дверь. Передо мной комната вытянутой формы с длинным глянцевым столом посередине и черными стульями. Вся правая стена выполнена из стекла, она открывает вид на Фервуд, а также на леса и горы, которые окружают долину Шенандоа.

Папа откашливается:

– У нас была назначена встреча на восемь часов, Чейз.

Правда? Я копаюсь в памяти, ищу хоть какую-то зацепку, воспоминание, но там ничего нет.

Папа так подозрительно на меня смотрит, словно уверен: я понятия не имею, о чем он говорит. Что, наверно, и хорошо, в конце концов этот человек знает меня всю мою жизнь.

– Это насчет проекта в Ричмонде. Той стройки, которую мы тебе поручили и по которой ты писал отчет.

Я все вспоминаю. Моя ушибленная рука ноет.

– Сегодня утром у нас была назначена встреча со старшим прорабом, чтобы скорректировать график и обсудить меры предосторожности, чтобы никто больше не покалечился. Но вместо того, чтобы появиться здесь вовремя, как и подобает сыну босса и будущему партнеру фирмы, ты исчезаешь, не отвечаешь на звонки и опаздываешь на несколько часов. Какого черта, Чейз? Ты пил и дрался прошлой ночью? И не смей врать. Я не слепой.

Черт возьми, опять. Совсем забыл о синяке. Если честно, я даже не посмотрел в зеркало после того, как проснулся, а сразу пошел в душ. Оставалась только небольшая припухлость, которая теперь совсем спала, но глаз, наверно, все еще синий. Это также объясняет жалостливый взгляд Мадлен на ресепшен. Дерьмо. Во всей этой суматохе я не подумал о том, что сказать семье, и даже не посмотрел на телефон, чтобы проверить, были ли пропущенные звонки. Спасибо Лекси, она на время отмазала меня от вопросов, но сейчас что мне делать? В понедельник утром, после того как я пропустил важную встречу, разве не захочет отец разобраться в случившемся?

– Твою мать. Совсем забыл об этом.

– Не выражайся, – предупреждает меня папа, будто мне девять и я впервые ругнулся.

– Прости, – бубню я. За то, что матерюсь. За то, что появляюсь с подбитым глазом. За то, что забыл про встречу. За то, что я такое разочарование.

– Это все? – через мгновение переспрашивает он, недоверчиво глядя на меня. – Прости? Никаких объяснений? Ничего?