Взлетают голуби

В половине двенадцатого мы с Номи сидим за служебным столиком, едим говяжье рагу с картофельным пюре и тушеной морковью, не могу больше выносить эти идиотские разговорчики, говорю я; Номи, смешивая пюре с подливкой, непонимающе смотрит на меня, – ну, эту чушь, насчет Югославии; Номи ест, глядя на меня, а ты чего ждала? – спрашивает она, я кладу вилку, закуриваю сигарету, так хочется их как-нибудь отбрить; кого их? – спрашивает Номи и берет вилкой кусочек мяса, да знаешь ты, знаешь, о ком я говорю. Так кто тебе мешает? И вилка Номи, зубцами направленная на меня, замирает в воздухе; ты только посмотри: людям все время хочется что-нибудь жевать, точно так же им хочется говорить всякую чушь, в этом нет ничего плохого, лично к тебе это никакого отношения не имеет, и Номи кладет вилку на край тарелки. А к кому имеет? Я смотрю мимо Номи, в зал «Мондиаля», который, как всегда в это время, почти пуст. Имеет к этому дню, к скучному утру, к воздуху; представь, что было бы, если бы воздуху все время было тошно. Может, ему и тошно, а мы этого просто не видим, отвечаю я.

Ильди, говорит Номи, никто не виноват, что наша родня живет в Югославии.

Так ведь и мы не виноваты! Я сердито гашу сигарету, уношу тарелки на кухню и, когда вижу Марлис, которая, глядя пустым взглядом перед собой, что-то бормочет себе под нос, неожиданно понимаю, как безобидна дурацкая болтовня герра Бергера, герра Пфистера и других по сравнению со зловещим молчанием братьев Шерер, которые только и ждут момента, чтобы дать выход своей злобе и как следует нас проучить.

Мамика и папуци

Летом 1988 года, когда родители открыли свою первую кофейню, нам удалось выкроить несколько дней, чтобы навестить родных в Воеводине; в каком-то странном нетерпении мы сидим в парадных горницах, которые так нам знакомы и которые за эти годы ни капельки не изменились, потому что пользуются ими только по праздникам или в исключительных случаях; мебель все еще пахнет фабрикой, хотя давным-давно стоит здесь, шкафы-стенки до потолка, диваны с креслами, журнальные столики, накрытые вышитыми салфетками, обои без единого пятнышка, хрустальные бокалы, которые кажутся здесь нереальными, не описуемый словами нежилой дух и прохлада этих горниц; мы с Номи терпеть не можем тут находиться, хотя и хотим, чтобы на роди не у нас ни чего не меня лось; горницы эти, в которых за долгие годы ничего не сдвинулось с места, кажутся нам отвратительными, даже пугающими, и, когда тетя Манци приводит нас в свою парадную горницу, нас встречает там кукла в человеческий рост с неподвижными, блестящими глазами; она все еще тут! – восклицает Номи, а я говорю тете Манци: может, лучше посидим в кухне (у мамики и у тети Ицу, к счастью, парадной горницы нет).