Взлетают голуби

Со второго раза отец с матушкой сдали-таки экзамен на гражданство. Праздник мы не стали устраивать; ну вот, дело сделано, сказал отец, а матушка убрала со стола тетрадки и книгу по страноведению, после чего отец уселся в кресло, матушка примостилась на диване, мы с Номи выжидательно смотрели на них, но отец включил телевизор, а матушка взяла свое вязание. И что? – спросила Номи; что «и что?» – буркнул отец, мы еще не швейцарцы, швейцарцы еще должны проголосовать за нас. Чиновники, во всяком случае, были очень любезны, поздравили нас с успехом, добавляет матушка.

Ты слышишь, как они зовут нас? – спрашивает меня Драгана, wenn du genau hörsch, hörsch du ihreStimme[37], и глаза ее бегают туда-сюда, словно брошенные на стол шарики. Наши дети, наши братья зовут нас, а мы что – и она хватает меня за руку, я должна что-то сделать,

hörsch mir zu?[38] (Драгана всю неделю, с семи утра до шести вечера, работает у нас на кухне, а по воскресеньям, вместе с мужем, в фирме по уборке помещений), не могу я сложа руки смотреть, как totmachen[39]

… или уморят голодом!

Миновал год с того дня, как началась осада Сараева, так сказал вчера, 5 апреля 1992 года, диктор по телевизору.

(Отец, услышав это, вскакивает, в голове не укладывается, говорит он, что прошел год, а там все так же, как было, просто невероятно, и отец подходит к стенному шкафу, невозмутимо-терпеливому, темно-коричневому, открывает дверцу бара, берет бутылку, наливает виски в стакан, идет на к ух ню, к холодильнику, мы слышим, как он вытряхивает из формочки кубики льда, кто-то здесь делает очень большую ошибку, говорит отец, вернувшись в комнату и садясь со стаканом в кресло. Драгана, она из Сараева? – спрашивает Номи, ага, оттуда; сербка она или хорватка, а может, мусульманка? Не знаю, отвечает отец, и знать не хочу, лучше не влезать в эти дела, и переключается на венгерский канал; мы не должны на работе разговаривать о политике, говорит матушка, особенно сейчас, когда ситуация обостряется, – знаете что: мы должны показать людям, что мы сами по себе, что нам до этого нет никакого дела, и тогда нас вообще перестанут замечать, мы будем для людей как пустое место, это самое правильное, и если кто спросит наше мнение, то у нас его вообще нет…)

Ильди, ты слышишь: нас зовут. Я не знаю, что ответить Драгане, везде твердят, что это мы виноваты, сербы, и Драгана берет в ладони мое лицо, в телевизоре könnd mir verzelle, was wänd[40], они ведь понятия не имеют, что там делается, все виноваты, Ильди, сербы стреляют с гор, Изетбегович приносит в жертву своих людей, чтобы можно было сказать: мусульмане – жертвы, это сербы воду мутят, а хорваты сербам подыгрывают, когда им выгодно (и это в самом центре Европы, думаю я, и не в каком-то далеком прошлом), да, я слышу, что нас зовут, вдруг говорю я, чтобы утешить Драгану, или успокоить, или заставить наконец замолчать, и Драгана замолкает – замолкает на пару минут, дожидаясь момента, когда мы останемся в кухне одни (отец отправляется делать закупки, Марлис сейчас в подвале, убирается на складе), скажи, а как ты их слышишь, какие слышишь слова, hörsch du sie au am Nacht? Am Schlimmste isch es, wenn der Mond so rund und blöd isch[41]

, они все дышат мне в уши, сестра, сын, тетки, дышат в уши и зовут: Драги, Драги, ты забыла нас? Ильди, weisch du, wie alt mein Sohn isch? Nüün Jahr[42], говорит она, ее сыну девять лет, und kann nüt komme, in Schwiiz[43] (и Драгана поднимает руки вверх, как будто ее как раз в эту минуту пришли арестовывать), почти четыре месяца надо еще ждать, по закону, но это же нынче больше, чем жизнь человеческая, сейчас людей сотнями каждый день убивают; я вздрагиваю, Драгана сует мне под нос фотографию: посмотри, это мой сын! Я осторожно вглядываюсь: мальчик с боязливым выражением лица, глаза у него такие красивые, что красивей и не бывает, ребенок на руках у дедушки с бабушкой, за спиной у них дом, не дом, а домишко, думаю я.

(Мамика; лежа без сна в постели, я постоянно слышала ее бормотание, тихое пощелкивание ее четок, костяшки которых, перебираемые ее пальцами, задевают друг друга, а потом, после молитвы, ее голос, когда она чистым, высоким голосом пела: Сердце голубиное досталось мне от родимой матушки, нрав веселый, голос песенный от батюшки. Научилась я у них всему, что в жизни люблю я, голубиным снежно-белым поцелуям…