Взлетная полоса

— Времени у меня на это не хватало. А может, не встречал таких, которые могли бы понравиться. А вы… вы совсем другое дело. Вы где-то тут, — прижал Кольцов руку к сердцу. — Зашли и… остались… Наверное, это и есть любовь.

— А если я оттуда уйду? — серьезно спросила Юля.

— Нет. Не уйдете. Никуда не уйдете! — заверил Кольцов.

— Бывает, что и уходят, — сказала Юля.

— Не выпущу! — поклялся Кольцов.

Юля тронула машину со стоянки.

Когда они выехали из туннеля под проспектом Калинина и свернули возле памятника Гоголю в переулок, Кольцов спросил:

— Что же вы молчите?

В конце переулка Юля повернула налево. Потом направо. И остановилась возле дома Ирины.

— Что же вы молчите? — повторил свой вопрос Кольцов.

— А может, не стоит продолжать этот разговор? — спросила Юля.

Кольцов взял ее руку и прижал к губам. Рука у Юли была мягкая, душистая, сухая и теплая. Он несколько раз поцеловал ее длинные пальцы и сказал:

— Если так, то все ясно. Но я сделал правильно, что открылся. И помните, это надолго. Может, даже на всю жизнь…

— Я же замужем, Сергей Дмитриевич, — сказала Юля.

— Это не имеет никакого значения.

— Для вас?

— И для вас.

— Вы большой ребенок, — ласково улыбнулась Юля. Но руки своей не отняла. — Расскажите лучше, как идет у вас работа.

— Идет.

— Это хорошо… Вы довольны?

— Я люблю вас!

— Я верю. И не надо больше об этом, — попросила Юля.

Но Кольцова уже нельзя было остановить.

— Милая! Родная! — тихо проговорил он дрогнувшим голосом. — Поговорите со мной. Ведь я скоро уеду. Сделаю этот дурацкий доклад — и уеду. И возможно, никогда-никогда больше не увижу вас. А ведь вы для меня единственная. Второй такой нет на всем белом свете. Мне, я думаю, повезло не меньше, чем Рею Девису.[1]

Юля засмеялась:

— Такого мне еще не говорили.

— И тем не менее никому ведь больше не удалось поймать нейтрино. А вы знаете, когда я понял, что назад для меня хода нет?

Юля не ответила.

— Уже тогда, когда встретил вас на станции. А когда вы полоскались в саду, мне показалось, что я брежу, — вспоминал Кольцов. — Я до сих пор помню все до мелочей. Сад был черным. Окно светилось желтым. Вода в бочке поблескивала синим. А туман стелился, как грушевый цвет.

— А вода в кадке была удивительно мягкая! — вспомнила Юля.

— А меня хозяйка потом ругала, почему я у нее теплой воды не попросил.

— Я совсем тогда не озябла.

— И это помню. Я стоял рядом с вами и чувствовал ваше тепло. Вы вообще тогда были ближе ко мне.

— Тогда все было естественно. И в саду. И на танкодроме.

— А теперь?

— Вы тоже стали другим. Вы считаете, что у вас теперь появились права. Я это почувствовала. И мне, очевидно, не надо было с вами встречаться. Но в таком случае я потеряла бы вас из виду. Не могла бы следить за вами. А я боюсь за вас.

— Что?

— Мне кажется, что вы перестанете работать. Плохо подготовитесь к докладу. Почему вы назвали его дурацким? Вы должны сделать его на самом высоком уровне. Вы даже не представляете, как он вам нужен!

— О чем вы говорите?

— О вас, Сергей Дмитриевич. И очень прошу вас: забудьте сейчас обо всем. И обо мне в том числе. Займитесь только подготовкой.

— И вы о том же, — вздохнул Кольцов.

— Почему «и вы»?

— Я вам уже сказал — работа идет, — уклонился от ответа Кольцов. — О ней вы не беспокойтесь.

— Значит, обещаете? — обрадовалась Юля.

— Обещаю, — не очень бодро ответил Кольцов.

— Вот и прекрасно. И не дуйтесь. Вы действительно большой ребенок. И вы еще многого не понимаете. Но я хочу, чтобы у вас все было хорошо! — сказала Юля и ласково потрепала его своей теплой рукой по щеке.

На этом они расстались. Кольцов поднялся к себе. Юля направилась в гараж. Нельзя сказать, чтобы и внутренне она оставалась такой же спокойной к признанию Кольцова, как внешне. Она очень следила за собой и ничем не выдала своего волнения. А оно было. Сердце так сладко сжималось, когда она слушала его тихий, непривычно взволнованный голос. И совершенно ей не хотелось от него уезжать. Она чувствовала, что он говорит очень искренне, смущается, тут же обижается, быстро, как дитя, реагирует на малейшее проявление участия к нему, и от этого ей было еще приятней. И еще она почувствовала, что в ее руках он может быть мягок как воск.

Когда она вернулась домой, было уже поздно. Но Игорь не спал. И даже не ложился. Сидел и читал старый номер «Иностранной литературы». Юля разделась, вымыла руки, пошла на кухню. На столе стоял ужин: творожный пудинг, сваренное всмятку яйцо, стакан молока. К пудингу Юля не притронулась. Взяла ржаной сухарь, надкусила, с удовольствием запила молоком.

— Ну и как спектакль? — услыхала она за спиной голос мужа.

Юле не хотелось обсуждать во второй раз только что виденное представление, и она ответила односложно:

— Неплохо.

— И это все твои эмоции? — удивился Игорь.

— Я устала.

— Могу представить. Наверное, было не меньше четырех отделений.

— Нет, меньше.

— Где же ты тогда задержалась?

Юля вымыла стакан, поставила его на полку, прошла к себе в комнату.

— Нигде. Просто я была не одна и, естественно, подвезла человека до дома, — ответила она.