Взлетная полоса

Присмотритесь-ка вон к тому невзрачному строению… Видите? Нет, не видите как пить дать. А если так? Дайте себе труд вглядеться в эту кирпичную стену – и если в детстве вы любили отыскивать на загадочной картинке из журнала «Мурзилка» зайчика, спрятавшегося в кустах, или сову в древесной кроне, у вас есть неплохой шанс обнаружить того, кто замер, припаявшись к стене, буквально слившись с ней. Но вот он отделился от стены – и моментально стал видимым. Теперь невидимость ему ни к чему. На человека такой непрезентабельной внешности никто не обратит внимание. Среднего роста, поджарый, в серой футболке и джинсах, на глаза надвинута светлая бейсболка. На первый взгляд – служащий низшего аэродромного звена, обыкновенный подсобный рабочий. Однако он не являлся подсобным рабочим. У него было заурядное лицо, из разряда примелькавшихся, провоцирующих своей очевидной знакомостью, однако никто из сотрудников аэропорта его по-настоящему не знал.

Человек в бейсболке рисковал многим. Ему совершенно не улыбалось засветиться здесь, в этом месте, находящемся под неусыпным контролем. Достаточно он наследил на своем жизненном пути! Тяжкий труд, грязные дела, ошибки молодости… Не хотелось бы сюда соваться, но что поделаешь, приходится! Как говорится, такова печальная необходимость.

Мимо человека в бейсболке прошли, беседуя, Петя Щеткин и парень в униформе летного клуба. Человек в бейсболке, наклонив голову так, что длинный козырек полностью закрыл лицо, сделал вид, будто поднимает с земли случайно оброненную бумажку. На него не обратили ни малейшего внимания. Что и требовалось доказать. Больно они кому-то нужны – такие вот серенькие парни!

Серый парень в бейсболке продолжил короткими перебежками от объекта к объекту свой путь в глубь аэродрома. Теперь ему стало очевидно, что на него не обратят внимания, даже если он наденет шотландскую юбку или индейский головной убор: аэродром кипел иными интересами. Какими? Очевидно, тревожными: люди взволнованно и тихо переговаривались, кто-то вздыхал, едва не со слезами, кто-то, наоборот, пытался заглушить волнение громкими, бодрыми командами, которые на фоне общего подавленного ропота звучали диссонансом. Точно по тонкой нити, следуя по этим восклицаниям и вздохам к эпицентру распространения тревожных чувств, человек в бейсболке добрался до летного поля, превратившегося в выжженный кошмар. Вздыбленная земля. Обломки того, что уже перестало быть аппаратом, предназначенным для того, чтобы нести человека в небеса. И разорванные, обугленные останки того, что перестало быть человеком… Этому, лишенному намека на человеческий облик, больше не поможет врач. Возле места происшествия суетились совсем особенные врачи – судмедэксперты.

Человек в бейсболке созерцал эти печальные реалии совершенно особенным взглядом, в котором не было ни скорби, ни ужаса. Глаза его оставались бесстрастны, точно объектив фотоаппарата, с максимальной точностью запечатлевающий все подробности. На это не потребовалось много времени. После этого он повернулся – и снова растворился среди работников аэродрома, используя ту же тактику, с помощью которой он сюда проник.

…В близоруком взгляде прищуренных Ольгиных глаз, как показалось Турецкому, отражалась безмолвная жалоба. Она стояла возле полки с альбомами и книгами, перебирая корешки, прочитать надписи на которых была не в состоянии.

– Знаете, Саша, так тяжело без линз. Я не привыкла чувствовать себя такой беспомощной.

– Но неужели нет запасных?

– Это и были запасные. – Улыбка Ольги взывала о снисхождении к женской слабости. – Последние… Когда плачешь четыре дня подряд – приходится часто снимать, менять… Наверное, смыла в раковину сослепу, когда умывалась.

Правдоподобное объяснение. Одна Иринина подруга тоже носила контактные линзы – и, прежде чем приспособилась к их ношению, утопила в раковине безвозвратно не меньше трех пар. А когда эта подруга в гостях у Турецких, нечаянно потерев глаз, роняла линзу на пол, хозяевам приходилось поспешно вскакивать на стулья или задирать ноги, пока гостья ползала по полу, отыскивая свое утраченное сокровище. Так что и с Ольгой вполне могло произойти то, о чем она говорит… Но разве Турецкий сомневался в ее словах? Почему? У него не было никаких оснований для подозрения. Разве только то, что вдова Легейдо чересчур красива… чересчур беспомощна… чересчур женственна… Очень, очень многое в ней – чересчур. До такой степени, что может закружиться самая трезвая мужская голова… Нет-нет, только не голова Александра Борисовича. Он уже твердо решил, что не будет обращать внимания ни на золотистые, великолепного природного цвета волосы, ни на просверкивающую под едва запахнутым домашним одеянием упругую грудь, ни на… Короче, он будет держать себя в руках. И помнить об Ирине Генриховне.