Взор синих глаз

– Я приду, – ответил Найт с той крохой готовности, кою ему удалось соединить с огромной дозой нежелания. – Да, ранний завтрак, скажем, в восемь утра, раз уж мы живем под одной крышей.

– Любое время, какое вам будет угодно. Значит, в восемь.

И Найт оставил его. Быть в маске, скрывать все свои чувства, как он это делал на всем протяжении этого мучительного для него разговора, было такой пыткой, что он не мог выдержать ни минуты больше. То было впервые в жизни Найта, чтобы ему настолько полностью пришлось притворяться. И человек, коего он обманывал таким образом, был Стефан, который с юных лет доверчиво смотрел на него снизу вверх как на средоточие незапятнанной честности.

Он лег в постель и позволил горячке возбуждения бушевать бесконтрольно. Стефан – это он был его единственным соперником, всего лишь Стефан! Это была нижняя точка абсурдности, которую Найт, будучи несчастным и раскаивающимся в этот момент, не мог не распознать. Стефан был в его глазах всего лишь маленьким мальчиком. Самое большое горе было в понимании, что та самая невинность Эльфриды, которая считала свою маленькую ошибку ужасным грехом, роковым образом ввела его в заблуждение. Если бы Эльфрида хоть с какой-то долей хладнокровия заявила, что она не сделала ничего дурного, ядовитое дыхание мертвой миссис Джетуэй ничего бы не отравило. Почему он не позволил своей маленькой послушной девочке рассказать ему больше? Если бы в разговоре на эту тему он использовал безапелляционность, обычную для него в разговоре с другими, он мог бы все сразу узнать. Это сокрушало его сердце, как удары бича, когда он вспоминал, с какой добротой она выносила все его язвительные нападки, никогда не отвечая ему ни единым упреком, и только уверяла его в своей безграничной любви.

Найт благословлял Эльфриду за ее добрый нрав и простил ей ее ошибку. Он живо воображал себе те прелестные летние сцены, что пережил с нею. Он снова видел ее такой, как в первую встречу, когда она говорила с робостью, и все-таки страстное желание объяснить ему заставляло ее невольно переходить границы и высказываться напрямик. Как она всегда ждала его в уединенных зеленых уголках, не показывая ему, как это сделала бы любая другая женщина, свое напускное безразличие! Как горда она была тем, что ее видели прогуливающейся с ним под руку, а он ясно читал в ее глазах, что он – величайший гений на свете!

Он принял решение и после этого не мог дольше притворяться, что спит. Встав с постели и одевшись, он сел дожидаться наступления рассвета.

В ту ночь Стефан тоже не находил себе места. Не от непривычки возвращения в лоно английского пейзажа, не потому, что он вот-вот повидается с родителями и на некоторое время осядет жить в английском коттедже. Он предавался мечтам, и на сей раз не о товарных складах Бомбея и равнинах и фортах Пуны[233], но о призраке мечты. Его мечтания основывались на следующей мельчайшей частице факта: Эльфрида и Найт расстались, и их обручения как не бывало. Разрыв между ними произошел вскоре после того, как Стефан открыл для себя факт их союза; и что еще может быть так возможно, продолжал размышлять Стефан, как не возвращение ее заблудшей привязанности к нему самому, который послужил причиной их размолвки?

Мнение Стефана по этому вопросу было мнением влюбленного, а не сбалансированным суждением беспристрастного наблюдателя. Его от природы жизнерадостная душа возводила надежду на надежде до тех пор, пока едва ли какое-то сомнение осталось у него в том, что ее давнишняя нежность к нему была в некотором роде угадана Найтом и вызвала их разрыв.

Поехать и повидать Эльфриду было внушение страстного порыва, которому было невозможно противиться. В любом случае, удрать, сбежать из Сент-Лансеса в Касл-Ботерель, расстояние между которыми меньше двадцати миль, и полететь, словно призрак, по тем окрестностям, где он так часто бывал в прежние времена, тайком разведать о ней – то был восхитительный способ провести первые свободные часы после того, как он доберется домой на следующий день.

Теперь он был гораздо богаче, чем в те, прежние времена, стоял на своих собственных ногах; и то определенное положение в свете, в котором он так прочно укоренился, сводило на нет все провинциальные предрассудки. Он стал знаменит, стал даже sanguine clarus^[234], если судить по речи, что держал достойный мэр города Сент-Лансеса.

Глава 39

Each to the loved one’s side[235].

Ha следующее утро друзья и соперники позавтракали вдвоем. Ни слова не было сказано с обеих сторон на тему, которую они прошлым вечером обсудили так всесторонне и многоречиво. Огромную часть времени Стефан был поглощен желанием, чтобы ничто не задержало его в городе еще на день.

– Я не намерен покидать Сент-Лансес до завтра, как вы знаете, – сказал он Найту. – Чем вы собираетесь заняться сегодня?

– У меня до десяти назначена встреча, – сказал Найт осторожно, – и после этого я обязан нанести два-три визита.

– Я рассчитываю на вас этим вечером, – сказал Стефан.