Взорванная тишина. Иду наперехват. Трое суток норд-оста. И сегодня стреляют.

Застава бодрствует круглосуточно. Но следующие сутки она бодрствовала почти в полном составе. Офицеры, приехавшие из штаба отряда, опрашивали пограничников. Шофер заставского уазика не вылезал из машины, метался по кривым пограничным дорогам, ездил к соседям. Все дороги были перекрыты, осматривалась каждая машина, опрашивался каждый человек. Но через сутки тайна оставалась такой же темной, какой была накануне.

Получив наконец разрешение идти отдыхать, я вышел во двор и остановился у забора, за которым бежала тропа к крайним домам поселка, задумался. Думать мне, собственно, было не о чем: все уже передумал, а нового ничего придумать не мог. Только и было моих заслуг, что нашел раненую козу. Специалисты из отряда пришли к выводу, что выстрел был сделан, вероятно, из револьвера системы «наган», который не выбрасывает гильз, что скорей всего стрелявший просто испугался мелькнувшей в кустах тени, иначе совершенно было непонятно, зачем ему понадобилось убивать козу. Знал же он, что выстрел в этих местах всполошит всю границу.

С моря тянуло холодом. Подрожав да поежившись, я совсем уже собрался идти, как вдруг увидел на тропе Таню Аверину. Она шла быстро и не замечала меня, повисшего на заборе, с жадным волнением рассматривавшего ее красивые ноги. Были у Татьяны и другие достоинства, но я, когда видел ее, первым делом почему-то всегда смотрел на ноги — любовался.

— Таня!

Она вздрогнула, испуганно посмотрела на меня. И взгляд ее, долгий, испытующий, доставил мне несказанное удовольствие.

— Думаете, мне легко на заборе висеть? У меня руки отнимаются, когда вы так смотрите.

— М-могу и не смотреть, — сказала она, мило заикаясь. Она всегда заикалась, когда волновалась, и это я относил к одному из ее достоинств. — Н-не нашли, кто стрелял?

— Это военная тайна.

— Про вашу т-тайну весь поселок знает.

— Если знает, о чем говорить?

— П-подумаешь! — Она капризно пожала плечами. — Нина расскажет.

— Нина не ведает тревог.

— Много вы знаете.

— Такова служба.

Она насмешливо посмотрела на меня и, ничего не сказав, пошла по тропе.

— Та-ань! — заорал я. — Таня, погодите, дело есть!

— Знаем мы ваши д-дела.

Но она все же остановилась, оглянулась в ожидании. А я лихорадочно придумывал, что бы такое сказать посущественней.

— Хотите, я на сверхсрочную останусь?

— Слыхали.

— А у меня есть тайна, — выпалил я, вспомнив про историю Ивана Курылева. Тайну вообще трудно в себе носить. Но быстрей всего она выскакивает, когда надо срочно что-то сказать пооригинальнее, а ничего не придумывается.

— У меня есть сердце, а у сердца песня, а у песни тайна… — скороговоркой пропела Таня.

— Да нет, настоящая.

— Сердечные т-тайны, значит, не настоящие?

Вот и поговори с этими девчонками. Все не по ним!

— В самом деле — серьезное.

Мне вдруг пришло в голову, что она могла бы подговорить своих мальчишек и девчонок на поиск. Под известным школьным девизом «Никто не забыт и ничто не забыто». В два дня обойдут поселок, разыщут стариков, кто помнит довоенную заставу, кто был при немцах. И я принялся рассказывать все, что вычитал вчера из газетной вырезки. Знал, что Таня обрадуется предложению начать поиск, но она, казалось, совсем обезумела от восторга. В конце концов я понял из ее восклицаний, что про Ивана Курылева она знает, что он собирался жениться на Анне Романько, родной тетке Тани, старшей сестре ее матери. Тетку свою Таня никогда не видела, потому что та сгинула на неметчине, куда ее угнали в сорок втором году, но мать рассказывала, что, когда была совсем маленькой, видела веселого пограничника Ивана, приходившего в дом.

— П-позовите эт-того Игоря, — торопила Таня, — хочу на него поглядеть.

— Чего на него глядеть? — забеспокоился я.

Но пошел, раздумывая по дороге, что как бы там ни было, а лучше пусть они поговорят в моем присутствии.

В спальне, как всегда, было сумрачно и душно. То есть я знал, что это не духота, даже как-то лучше спалось в привычных ароматах родной казармы, но после свежести раннего утра воздух тут показался просто спертым. Солнце, поднимаясь над морем, пробивалось через мелкие щели в плотных гардинах окон, десятками зайчиков испестрило противоположную стену и почти погасило синюю лампочку над дверью. Я подошел к койке Игоря, услышал его спокойное посапывание и остановился в нерешительности. Всю ночь ведь не спал, как и я, стоит ли беспокоить? Тумбочка у койки Игоря была распахнута настежь. Я наклонился, чтобы закрыть дверцу, и увидел на полке книгу с интригующим названием «Приключения». Взял ее и раскрыл как раз там, где лежали пожелтевшие от времени газетные вырезки. Их было две.

Я недолго мучился сомнением насчет права читать чужое. Успокоив себя убедительным аргументом, который так любил повторять старшина — «в дружном коллективе даже сердечные тайны не должны быть тайной», — я пошел с газетными листками к своей койке, поймал солнечный лучик и стал читать: