Взорванная тишина. Иду наперехват. Трое суток норд-оста. И сегодня стреляют.

«Н-да, вот тебе и новичок Курылев, — подумал я, отрываясь от газеты. — Выходит, вовсе не случайно попал, он в Приморское, как все мы, бедолаги». Было ясно, что пойдет он по дворам спрашивать о другом Курылеве, который кем-то ему приходится. Непонятно только, чего он до сих пор ждал. Ведь уже месяц на заставе! Почему не рассказал? Начальник заставы, конечно, поддержал бы. Я-то его знаю, изучил за два года службы. Он нас изучил, а мы его. Уж он-то не упустил бы случая лишний раз повоспитывать нас на таком необычном деле, как разматывание этой истории с Иваном Курылевым. Всю заставу можно поднять на ноги, а Игорь боится. Почему?

Я думал об этом все время, пока мы возились у вышки, меняли, как было приказано, две нижние ступеньки. Потом не выдержал:

— А катер спасли?

— Да, потом он воевал.

— Откуда ты знаешь?

— Слышал.

— А что это за вырезка?

— Из старой фронтовой газеты.

— Так ведь продолжение должно быть.

Он пожал плечами.

— А что значит — «это были его последние слова»?

— Остался он тут.

— Зачем?

— Оставили его.

— Как это — оставили?

Игорь снова пожал плечами. Это ни «да» ни «нет» раздражало.

— А где ты взял газету?

— У отца была.

— А кто он тебе, Иван?

— Родственник. По матери. У нас полдеревни — Курылевы.

— А где он теперь?

— Говорят же, оставили его. Погиб, наверное.

— Здесь, в Приморском?

— Эх! — сердито сказал Игорь. — Я думал, на тебя можно положиться, а ты — что да как?

Это меня разозлило. А кого не разозлит такое?

— Я тебе не ботинок нужного размера, чтобы меня, не спросясь, примеривать. Рассчитываешь на помощь — давай в открытую. Расскажем начальнику заставы, он тут всех знает.

— А вдруг это неправда? Только Зря переполошим.

Подивившись его неожиданному волнению, я полез на вышку. Хоть и выходной, а раз уж пришел — огляди местность. Это, собственно, была не вышка, а только верхняя ее часть: двенадцать ступенек и площадка с перилами и застекленной будкой, в которой стояла стереотруба. Но и этой высоты было довольно: с горы весь берег как на ладони.

Внизу, неподалеку от вышки, темнела окаймленная обрывами бухта, та самая, о которой писалось в газетной вырезке и куда мы в летние выходные организованно ходим купаться. Сверху бухта казалась пестрой: на ее дне меж редкими заросшими камнями светлели песчаные пятна. С моря бухту отсекала каменная гряда, над которой в штормовые солнечные дни обычно вздымался красивый прибой. Сегодня прибоя не было: море до самого горизонта лежало ровненькое, как в блюдце. За грядой, неподалеку от берега, стоял ПСКР — наш пограничный сторожевой корабль, отсыпался перед очередной бессонной ночью. Дальше в сплошном блескучем мареве шел рыбацкий сейнер.

Я осмотрел берег, заметил, что острый приметный камень, с осени державшийся на тонюсенькой перемычке, наконец-то обвалился, и я подумал, что надо будет доложить об этом начальнику заставы. И еще что-то новое белое лежало на отмели. Поглядев в стереотрубу, я понял — доска, выброшенная морем, измочаленная о камни.

От бухты до расщелины поднималась дорога. Дальше она бежала по полого спускавшемуся полю к крайним домам поселка Приморского. Слева от поселка, на отшибе, четким прямоугольником оград и заборов выделялась застава с длинноногой вышкой над нашим двухэтажным домом. За вышкой была другая ограда и еще дом, поменьше. Там жил наш начальник капитан Суровец Евгений Спиридонович со своей дочкой Ниной и женой тетей Машей. Там в холостяцком одиночестве жил и старшина заставы прапорщик Сутеев Иван Иванович.

Отличная вещь стереотруба — все видно. Я разглядел даже разжиревшую на казенных харчах дворнягу Кнопку — предмет неистребимой ненависти всех наших служебных собак. Потом скользнул взглядом по поселку, по дороге, ведущей к бухте, и стал осматривать берег, морскую даль.

На высоте было довольно прохладно. Но я не забился в стеклянную середину вышки. Мне нравилось стоять на ветру, слушать эту великую тишину, обозревать знакомый до мелочей «мой мир» и чувствовать удовлетворение от его неизменности. Так, наверное, олимпийские боги со своим знаменитым спокойствием созерцали землю, замечая каждый шаг каждого живого существа.

И вдруг я услышал сухой хлопок, донесшийся откуда-то снизу, из густого сосняка у обрыва. Я оглядел сосняк и успокоился, решив, что это — камень. Когда они с обрыва падают, бывает, еще и не так бьют.

Тут зазуммерил телефон, я схватил трубку, услышал сердитый голос дежурного по заставе:

— Что там у вас?

— Все в порядке.

— Докладывают: вроде — выстрел.

— Камень, наверное…

— «Ка-а-мень», — передразнил он. — А ну, проверить!