Взорванная тишина. Иду наперехват. Трое суток норд-оста. И сегодня стреляют.

Теперь поле было словно контрольно-следовая полоса. Его не миновать, если прорываться от моря до лесной полосы или обратно. На пыльной сухой щебенке отпечатается ясный след.

Я шел и оглядывал это поле, разбирался в следах. Вот острые глубокие отпечатки — это еще месяц назад забрел олень из горных лесов. Вот истоптанная проплешина на взрыхленном пространстве — собаки дрались, катались по земле. А вот и след человека, широкий, петляющий, с запыленными смытыми краями. Это гулял парень из соседнего поселка Приморского. Поссорился с молодой женой и, пьяный, ходил по окрестным полям, переживал.

По другую сторону дозорной тропы хоть не смотри. Там крутой склон, за которым обрыв и синее далекое весеннее море. Тихое море, мирное, доброе. Доброе уже потому, что днем никакого подвоха оттуда ждать не приходится: на много миль оно как на ладони. Впрочем, и ночью по морю никому не пройти незамеченным. Я-то уж знаю — второй год служу прожектористом на ПТН, нашем посту технического наблюдения. К тому же это только должность так называется — прожекторист. А если разобраться, то и оператор радиолокационной станции. Потому что у нас на ПТН — полная взаимозаменяемость. А ведь довольно только раз посидеть у экрана, чтобы окончательно поверить, что никакой самой маленькой лодчонке к нашему берегу незамеченной не подойти. Еще у горизонта нащупает радиоимпульс, отыщет среди волн…

— Алексеев, тебе можно доверять тайны?

Я посмотрел на Курылева, шагавшего следом с двумя досками на плече. Человек как человек, вполне серьезный, только что по-мальчишески конопатый. Пограничник как пограничник, в куртке и зеленой фуражке, только что новичок — всего месяц на заставе.

— Можно, можно, я скрытный. До вечера никто ничего не узнает. Кроме начальника заставы, разумеется. Ему я обязан обо всех тайнах докладывать незамедлительно. Такова служба…

И тут я осекся, потому что испугался за Курылева: толстенький и неуклюжий, он вдруг вытянулся и стал стройным и осанистым, как старослужащий, его маленькие глазки сделались большими, удивленно-восторженными.

— Ты что?

— Кто… это? — спросил он.

Оглянувшись, я увидел девушку. Она стояла на камне и смотрела в небо. За девушкой светилось море, и яркий отблеск его утончал и без того тонкую фигуру, растворяя контуры. Девушка вскинула руку куда-то в сторону и вверх и крикнула знакомым голосом Тани Авериной, учительницы из Приморского. Из-за поворота тропы высыпала орава поселковых ребятишек. Они притихли, увидев нас, побежали к учительнице.

— Здравствуйте! — сказал Курылев каким-то не своим, деревянным голосом.

— Здравствуйте, — ответила Таня, откидывая локон, сползающий на лицо.

— Здравствуйте, — повторил он. — Меня зовут Игорь.

— Мы героев ищем! — сердито закричали школьники, плотным кольцом обступая Таню. — Она наша учительница!

— Здравствуйте!

— Ты чего? — удивился я.

— Чего?

— Заело? Идти надо.

— Пошли, — сказал он. И не двинулся с места.

«Немая сцена» затягивалась. Я отошел в сторону, крикнул школьникам:

— Хотите, патроны покажу?

Мальчишки кинулись ко мне, девчонки за ними. Тане, оставшейся наедине с Игорем, стало неуютно, и она пошла вслед за всеми. И тогда Курылев опомнился. Словно на строевых занятиях, он пошел по тропе, прямой как гвоздь.

— Кто хочет на патроны поглядеть, а заодно и на автоматы, карабины и все такое прочее, вступайте в ряды юных друзей пограничников, — сказал я школьникам, — милости прошу на заставу.

Минут пятнадцать мы с Курылевым шли этаким напряженным шагом, пока не взмокли, преодолевая бесконечные подъемы да спуски. Я думал о том, что в нашей и без того чересчур плотной когорте женихов появился еще один воздыхатель. А предметов для воздыханий было совсем немного: дочка начальника заставы, рыжая, или, как говорит мой сослуживец Костя Кубышкин, золотоволосая Нина да ее подружка Таня, учительница, часто навещавшая нас. Мне нравилась Таня. Почему именно она? Этого я не знаю. Нравилась — и все. Правда, существовал один «нонсенс», как любил выражаться командир отделения сержант Поспелов. «Эпидемия влюбленности», как простуда, поражала нас только в холодное время года. Летом наступала разрядка. Вместе с весенними мотыльками возле заставы появлялись сотни красавиц. В одних шортиках они лазали по камням, сбивая нас с толку глупыми вопросами. Русые косы и белые, совсем выгоревшие на солнце хвосты порхали, как бабочки-махаоны, за каждым поворотом дозорной тропы, отвлекая наших ребят от бдительного несения службы. Хуже всего приходилось часовым на вышке. Внизу, только скоси глаз, лежали эти летние феи, подставляясь солнцу в таком виде, в каком больше нигде и никогда не появлялись.

Дело в том, что застава стоит у самого берега, который на все лето превращается в пляж. Офицеры, приезжающие из погранотряда, говорят, что нам, дескать, крупно повезло — живем на курорте. Но после «курортного лета» наши нервы доходили до того, что хоть отправляй всю заставу в полном составе отдыхать куда-нибудь на необитаемый Север.