Взорванная тишина (сборник)

– Ну что ж тут поделать… ты не думай, я всё понимаю. Это всё пропаганда проклятая, как завели шарманку после войны, после сорок пятого, так до сих пор остановить не могут… Раз немец так сволочь, фашист… Народ у нас больно уж на пропаганду падок… – Шутов словно оправдывался перед Эдуардом. – Моя бы воля, я бы всё сделал, все условия вам… Извини, такая уж у нас страна, труд здесь никогда в почёте не был, а вот бандиты… про них всегда песни слагали. Эх моя бы воля, – Шутов ссутулился и сразу из молодцеватого отставника превратился в немощного старика…

В глазах старого служаки стояли слёзы, сквозь них он наблюдал, как его солдат и другие немцы уезжали из Шереметьева. А через Внуково, Домодедово, аэропорты многих российских городов, железнодорожные вокзалы, по автодорогам в Россию с юга им на смену валом валили другие нерусские люди. Только вот в отличие от русских немцев честно работать здесь, любить и защищать эту страну… В общем, это были совсем другие люди.

Двадцать восьмой литерный

Московские электрички достигали эту станцию уже на излёте. Преодолев полторы сотни вёрст, они выплёскивали здесь своих последних пассажиров, и устало плелись на запасной путь, в отстой, чтобы, переждав часа два-три пуститься в обратный путь…

Среди немногочисленных пассажиров на платформу неуверенно ступил представительный грузный старик с внушительной колодкой орденских планок на пиджаке. В глаза, прежде всего, бросалась эта колодка, ведь в 2001 году в живых оставалось совсем немного истинных участников второй мировой войны, а столько наград можно заслужить только на ней. «Параметры» колодки были следующие: четыре на шесть, то есть соответствовали двадцати четырём наградам. Причём те, кто понимали толк в этих разноцветных полосках, без труда определили бы, что три первых места занимали планки цветов ордена Славы… То есть, старик являлся полным кавалером этого солдатского ордена, что приравнивалось к званию Героя Советского Союза.

Опираясь на палку, старик сошёл с платформы, предварительно пропустив спешащих, суетящихся более молодых пассажиров. По всему чувствовалось, что сюда он попал впервые. Сначала старик направился в двухэтажное здание, где размещалась диспетчерская и станционная администрация. Оттуда вышел довольно быстро, чем-то явно недовольный и пошёл в посёлок, раскинувшийся сразу за станцией.

В конце лета, после необычной для центра России почти двухмесячной жары установились прохладные пасмурные дни. Посёлок под стать погоде смотрелся серым, хмурым. Его жители вступили в двадцать первый век не зная, что такое горячая вода в кране, тёплый туалет, здесь жили даже в построенных полвека назад сталинских бараках, некое подобие асфальта имелось только на центральной улице, вблизи здания поселковой администрации.

Старик останавливал встречных, о чём-то спрашивал… Видимо, никто не мог ответить на его вопросы, все, к кому он обращался, глядели на него недоумённо, отрицательно качали головами. Наконец, примерно после десятка неудач, он адресовал свой вопрос женщине лет пятидесяти. Та, подумав, куда-то повела его. Они свернула в проулок с разбитой колёсным трактором грунтовкой, и женщина указала на небольшой дом с палисадником, огороженный некогда ажурным, под «волну», а теперь накренившимся забором из высокого штакетника. Дом оказался под стать забору – он осел на один бок, но, тем не менее, смотрелся ещё достаточно крепким.

– Вот, заходите… Хозяина зовут Захар Фёдорович. Он здесь самый старый и всю жизнь на железной дороге проработал, старше его не найдёте, – сказала женщина.

– Спасибо вам… А собаки нет? – боязливо осведомился орденоносец.

– Да что вы… Заходите не бойтесь, – женщина скосила глаза на «колодку» ветерана. Она, по всему, удивлялась, как может человек, удостоенный стольких наград бояться какой-то собаки.

Старик осторожно вошёл. Во дворе чисто, от калитки к дому вела выложенная плитками дорожка. Он долго напрягая слабые глаза искал кнопку звонка на двери, но так и не нашёл. Постучал… потом сильнее. В доме возникло какое-то движение.

– Кто там, – послышался старческий женский голос.

– Эээ… кхе-кхе, – прокашлялся старик. – Извините… Я это… Я бы хотел с Захаром Фёдоровичем поговорить.

Дверь не отворилась, но занавеска на террасе откинулась, и кто-то оттуда на него смотрел. Рассматривание затянулось, и старик почувствовал себя неловко.

– Я его надолго не задержу… мне хотелось бы…

– Он в огороде… на задах, у бани. Дом обойдёте, и прямо по дорожке идите до бани, – послышался голос из-за так и не открывшейся двери.

– Чёрти что, – негромко чертыхнулся старик, и пошёл мимо дома в огород, разделённый на аккуратные грядки с уже начавшей желтеть разнообразной растительностью.

Старика, с рождения городского жителя, огородная флора не занимала. Хозяина он действительно нашёл в дальнем углу огорода у старой, но крепкой, как и дом, баньки. Тот выходил из её распахнутой двери, держа в руках блюдо с древесной золой, сделанное из большой консервной банки. По всему, он чистил печку.

– Здравствуйте! Вы Захар Фёдорович!?