Взорванная тишина (сборник)

И вот договор нарушен… Братья в последнее время всё чаше сходили с «катушек», много пили, не гнушались брать, что «плохо лежит» даже у своих соседей. С возрастом они совсем не изменились, оставаясь на четвёртом десятке теми же, что и в юности, агрессивными, бесшабашными… и нищими. А вот Константин давно был уже не тем. Мало того, что он прилично зарабатывал, он браконъерил в лесу и на окрестных водоёмах, втихую сбывал свои трофеи: шкурки бобров, лосятину, кабанятину, рыбу, которую не гнушался добывать с помощью толовых шашек. Он валил корабельные сосны в лесу, ночью до света привозил их домой и распускал на циркулярной пиле, продавал доски и брус дачникам. Ему завидовали односельчане, у которых не хватало духу, смелости, вот так же, не опасаясь лесников, рыбнадзора… завидовали и побаивались. О его доходах ходили слухи, иногда раздутые до нелепости, но пятнадцать тысяч зелёных в НЗ он действительно имел. Во всём остальном селе, в триста с лишком дворов, пожалуй, не набрать и половины той суммы. Деньги он копил, не позволяя ни себе, ни жене ничего лишнего и всё это ради…

Удивительное дело, этот расчётливый, холодный, жестокий человек никогда никого не любивший, включая и родную мать… У него появилось существо, которое он любил искренне, бескорыстно, больше самого себя… Нет, это была не жена, не любовница, первая принесла ему дом с хозяйством, вторая удовлетворяла возникающее иногда желание смены сексуальных ощущений… к ним обоим он был также равнодушен, как и ко всем… за исключением… Константин боготворил свою дочку Настю, которой исполнилось тринадцать лет. Всё что он делал в последние годы: рано вставал, далеко ездил на работу, рисковал в лесу и на озёрах, «пахал» на своём приусадебном участке, копил деньги… Всё это только ради неё. Настя росла красивой, бойкой, сметливой, не в мать, невзрачную и медлительную, не в отца, угрюмого, звероватого и необщительного. И отец и мать, когда ходили в школу учились неважно, а вот дочь… Симпатичная отличница Настя росла балованной, ни в грош не ставила мать, с малых лет сообразив, что в доме всем и вся является отец. С него же со временем она приспособилась «вить верёвки», выпрашивать почти всё что хотела: платья, туфли, «видик», музыкальный центр, парфюмерию, которой не только у подруг, у родной матери не имелось. Главным в её взаимоотношениях с отцом было не «переборщить», угадать его настроение, ни в коем случае не подойти со своей просьбой «не в добрый час». В таких случаях безграничная отцовская любовь тут же оборачивалась приступом ярости и тогда «домашняя принцесса» могла отведать и ремня. Но такое случалось крайне редко.

Те драгоценности, золото, добытые в юности были спрятаны в надёжном месте и ждали своего часа… когда Настя подрастёт. В своих мечтах Константин видел дочь студенткой престижного московского ВУЗа… Для этого он готов оплатить репетиторов, саму учёбу и, если потребуется, дать взятку. Ему человеку с восемью классами сельской школы казалось, что учёба, например в МГУ, откроет дочери, на которую он не пожалеет денег, оденет во всё самое дорогое и модное… откроет дорогу к знакомству с детьми состоятельных, важных людей, «новых» русских, крупных чиновников и им подобных «основняков», легальных хозяев жизни. Счастье дочери: высший круг «золотой» столичной молодёжи, настоящий достаток, путешествия за границу, модные курорты… в этом он видел и свой собственный смысл жизни.

4

Сиротин приехал на дачу. За десять лет супруги проводили здесь за исключением зимы большую часть своей жизни. Им удалось превратить старый домик с довольно запущенным участком, во вполне приспособленное для жизни и отдыха место: забор был поднят и выровнен, хорошо прополотые грядки смотрелись аккуратными «пирожками», дрова уложены в поленницу, перед домом цветы, на задах всевозможная овощная растительность… Сейчас здесь вновь всё оказалось брошено и запущено: весной ничего не посеяно, трава не скошена, сорняки торжествовали полную победу на грядках. Дом, в котором он не появлялся месяцев десять пах затхлостью… В последний раз он покидал его, когда Оля была ещё жива… Сейчас его жизнь как бы разделилась на до и после… с ней и без неё. После… без, это был уже совсем другой человек. Тот, добродушный, размякший от тридцатилетнего счастья сосуществования с любимой… остался там, за чертой. Этому, нынешнему в жизни оставалась одна забота – отдать долг. Дальше он не загадывал.

Сиротин аккуратно сложил оставшиеся в доме вещи Оли. Если бы он остался тем… прежним, он бы расплакался, прижимая к лицу её платья, халаты, перебирая бельё… Всё же слёзы навернулись на глаза, но то оказалась не более чем секундная слабость. Он собирался увезти всё это с собой вечером. А пока он обул резиновые сапоги, переоделся в афганку, оставшуюся у него со времён службы, взял корзину, на дне которой, прикрытый его курткой, лежал пистолет, и незаметно, маскируясь в вымахавшей почти в человеческий рост траве, вышел через заднюю калитку в лес.