Взрослая колыбельная

Лелька подняла брови, но вопросов не задала — медленно бросила рубаху, которую складывала, обратно на кровать, подошла и сосредоточенно провела передо мною рукой, будто смазала с живота краску.

— Нет.

От боли в сердце я поморщилась. Мир не рухнул, солнце не погасло, но будто света вокруг стало меньше. Ничего нет. Я уеду отсюда и совсем ничего не увезу с собой. У меня никого не будет, не будет малыша, который успел так прочно занять мысли, что его несуществование кажется предательством.

— Катя, — Лелька откашлялась. По логике она должна спросить, кто предполагаемый отец, но она спросила: — А ты не думала остаться?

— С чего?

Ноги снова понесли меня к двери, но на улицу хода нет. Не в таком взвинченном состоянии. Глаза нужно спрятать, очень хочется, чтобы она объяснила, чтобы донесла до меня неуловимое, важное, то, что собственной головой придумать не получается.

— Может, с того, что ребенок предполагался не от Федора?

— Вот кому нужно было сыскарем становиться! — хмыкнула я.

— А ты не скалься. Я тебя как облупленную знаю. Гораславль не твое. Так почему не остаться?

— Зачем?

И так захотелось, чтобы Лелька открыла рот и просто сказала зачем!

— Может, не в этот раз, так в следующий? Беременность — дело несложное.

Прямо по больному месту, зараза, да еще таким спокойным да ласковым голосом.

— Как от тебя пациенты не разбегаются?

— А чего им разбегаться? — невозмутимо ответила Лелька, возвращаясь к складыванию рубахи. — И тему давай не меняй, я тебе не твоя подследственная. Боги зря людей не сводят, а вас так дважды свели. Оставайся.

— Он не просил.

— Не просил? — Лелька округлила глаза, а потом расхохоталась. — По мне, так он разве что в голос не кричит, а любой его жест и взгляд ой как просят! Днем и ночью только и делает, что вокруг круги наматывает. Сегодня вот с утра у дома полдня ошивался, поглядывал, тебя ждал. Да и как он тебя попросит, после всего? Только и может, поди, что поблизости ходить, надеяться, что тебе на что-то вдруг да сгодится. Все, что мог, уже сказал, думаю. Сказал ведь?

— Все слишком непросто, Лелька.

— П-ф-ф, — фыркнула она. — Наоборот, все просто, Катя. Проще некуда. Тебе уже не семнадцать. Я не к тому, что жизнь прошла, нет. Но десять лет прошло. У нас у всех семьи, дети, даже у Белки! Жизнь к середине своей подходит, и назад не повернешь. Нет уже времени взбрыкивать и глупости делать. И все эти годы ты словно в тумане потерянная провела. У тебя вид такой, как у повозки скоростной — все несешься куда-то, спешишь, не видишь, как время тикает. Ну чего глазищами своими сверкаешь? Я тебя не боюсь, взгляда твоего пронзающего и подавно! И каждое твое слово могу пересказать, что у тебя в голове сейчас. Суженый — не вода, в землю не уйдет. А мужик хороший из него вышел, не чета прошлому. Уважают его здесь, да и в лес он забрался, чтобы покой найти. Тот, что ты никак найти не можешь. Ну кто по молодости не глупил?

— Ага. А у каждой вины свой срок, — с горечью закончила я.

— Что? — Лелька от удивления захлопала глазами. — Точно. Просто… — она закрыла рот.

— Не ждала от меня такой мудрости?

— Ну, вроде того. Резка ты больно для таких слов, вот и не ожидала. Знаю, вина его не из простых. Но только тебе решать, будет ли ей срок. Хорошо сказано, кстати.

— Это не я сказала. Женщина из Хвощей, жена старосты.

— Ага-ага, помню ее, правильно говорит. И не только в словах дело. Дети-то от простых взглядов не нарождаются, так что чего теперь?

Захотелось закрыть глаза, потереть веки пальцами, и я не стала себе отказывать. Белые пятна, боль, все привычно и предсказуемо.

— Жить иногда очень утомительно.

— Я знаю, Катя.

И правда, знает. Любому сыскарю до лекаря Лелькиной квалификации как до луны в части смертей на твоих глазах. Сколько она их видела? Скольких проводила?

— Так, ну я вроде все, собралась.

Лелька окинула взглядом вещи.

— По пути к Белке заеду, иначе обижаться будет до скончания века. Про тебя все выложу, даже не проси молчать. Радуйся, что ее тут нет! Вот бы кто подпевал тебе, требовал Волина четвертовать и в землю закопать. Но решать-то не ей, не мне, Катя. Тебе решать.

Я отняла руки от лица.

— Пойду воздухом подышу.

Лелька кивнула. Останавливать меня что на лошадь грудью бросаться — только и толку, что затопчут.

Будь дело в Гораславле, там и деться некуда — броди по улицам на глазах у массы прохожих да делай лицо каменное. Тут зато лес — только руку протяни, а там ни лишних глаз тебе, ни лишних ушей. Хоть по земле катайся да вой от отчаяния.

Это, конечно, пройдет. Вернусь в Гораславль, займусь делом. Пока Макарского нет, можно и через князя пристроиться к другой работенке. Глядишь, в следующий раз еще через десяток лет тоска навалит, а там еще пару раз — и прощай этот свет, здравствуй следующий.

Еще, глядишь, через дюжину-другую годков и портал выдумают такой, чтобы меня в мой мир вернуть. Денег моих к тому времени на переход хватит, я даже не сомневаюсь. И посмотреть, может, выйдет, на родителей и на вторую себя.

Только что я там буду делать? Как жить? На что?