Взрослая колыбельная

Бац! В конце меня изнутри взорвало свежим ощущением чего-то радостного, сладкого, вкусного. Псевдомонах отдернул руку с медальоном и устало вытер рукавом пот со лба. В крови бурлила, остывая, сладкая свежесть — колдовская мощь. Вот она, оказывается, какая… Очень приятная. Да что там приятная! Ощущения просто крышесносные! Как будто энергетик выпила!

— Сейчас пройдет, всего несколько секунд, — тяжело дыша, произнес псевдомонах. А я и не заметила, что он устал. Казалось, что тут такого — стой себе да шаром качай, — а он вон как вымотался. — Это ощущение взрыва, будто тебя искупали в солнечных лучах, пахнущих свежими фруктами, получилось оттого, что мощь вошла в тебя сразу, одним куском. Потом она усмирится, рассредоточится по телу. Обычно ты будешь чувствовать лишь легкий аромат и еле заметное тепло в груди. Распишись в получении.

Он поднес к моей руке грамоту на дощечке и самописный карандаш. Текст гласил, что я подтверждаю передачу колдовской силы, изъятой у Волина безродного и переданной Екатерине иномирянке в качестве компенсации за все неприятности, которые ей причинили во владениях князя Илиаса Седьмого.

Надеюсь, ему не было больно, когда силу отнимали…

Я тряхнула головой и размашисто подписала.

— Ах, как я рад! — щебетал Грамадий, провожая меня в общежитие. — Несмотря на неприятности и способ получения, я ужасно рад, что ты теперь колдунья. Словесник, конечно, почетная профессия, но не очень доходная. А теперь ты сможешь устроиться гораздо лучше. Научишься пользоваться силой, подрастешь, привыкнешь… Замуж выйдешь, детей… — он прервался, с ужасом вытаращившись на меня. Сболтнул лишнего, согласна, но зря он так боится меня обидеть или задеть. Внутри пусто. Мне не жалко себя, не жалко Волина, просто тень какой-то досады на то, что все сложилось так глупо. И больше ничего.

— Жду в субботу на ужин, — напомнил Грамадий, высаживая меня у ворот АТМа. — Но если нужно, приходи раньше.

В общежитии все было по-прежнему. Я шла по коридору, и стоило девчонкам меня заметить, как они сразу замолкали, провожая долгими взглядами, как мученицу, которая тащит в гору крест. Правда, сегодня многие косились с интересом — новости о передаче силы расходятся быстро. Но я не готова ни с кем говорить. Лучше опустить глаза, пройти в комнату и упасть на кровать. Правда, плаща больше нет… его плаща больше нет, я попросила Белку его выбросить, потому что сама не смогла.

Надо же… на глаза навернулись слезы. Не может быть. Из-за плаща?!

Я прикусила губу, чтобы не разрыдаться, и добралась наконец до своей комнаты. Быстро зашла и заперла за собой дверь. Но расслабиться не успела, как в дверь уже колотили.

— Катя, открой, это Белка!

— Оставь меня.

— Катя, тебе нужно поесть. Открой, все равно не отстану.

Открывать ей я не собиралась. Еще чего. Хочу покоя, просто лечь, отвернуться к стенке и закрыть глаза. Жаль, что нет плаща: я к нему так привыкла. Он воплощал мою мечту, сказку, в которую хотелось верить, и мне было хорошо там, в начале пути, когда впереди расстилались просторы, когда нужно было всего-то найти свое счастье и наступит утопия.

А теперь я его нашла. «Счастье», в смысле. И что там дальше? Что дальше-то?

Легко уйти в мир своих ужасных страданий, затеряться в одиночестве, когда тебя не трогают. Но как это сделать, если в дверь барабанят с сумасшедшей силой и не вынесли ее до сих пор только из-за наличия крепкого колдовского замка?

Нет, сил нет терпеть, отвлекает.

— Оставь меня в покое! — заорала я, подскакивая с кровати.

— Нет! Открывай!

И очередной удар. Бедная моя дверь, несчастная. Придется открывать.

Белка вошла с видом завоевателя, покорившего всех недругов, в руке у нее была глубокая миска, от которой шел пар. Еду принесла. Отодвинув стул, она поставила миску на стол, вынула из кармана салфетку, в которой лежали ложка и кусок черного хлеба.

— Садись, — кивнула на еду.

Дверь нужно закрыть, пока еще кто-то не пролез. Перед Лелькой я вообще не смогу ее захлопнуть, рука не поднимется. Но успела, повезло. И вот мы вдвоем, я настороженно смотрю на Белку, которая устроилась на кровати с тем самым видом, подразумевающим, что уходить она никуда не намерена.

— Будешь меня жалеть?

Она медленно кивнула, но хоть не сказала ничего. Будет меня жалеть по-любому, сколько ни проси об обратном. Даже если ни слова не скажет, промолчит, жалеть все равно будет. Как и все остальные. Кроме Наяды, которая теперь мой первейший враг, и, вероятно, оставшихся Первых сыновей, лишившихся друга. Но если подумать — какие они друзья? Просто все родились в рубашке и общаются с себе подобными. С кем еще им общаться?

— Не уйду, пока не поешь.

— А потом уйдешь?

Я понюхала — пахло очень вкусно.

— Да. У меня и своих дел предостаточно. Караулить тебя неохота, но если нужно, я могу с тобой посидеть, пока не уснешь.

— Посиди, пожалуйста.

Вот этого я от себя и сама не ожидала. Вдруг стало понятно, что за окном темно, что уже ночь и вскоре общежитие затихнет, а я буду одна, совсем. И одиночество вовсе не так привлекает, как до прихода Белки. Там ведь ничего нет.

Там пустота.

Но я-то живая!