Взрослая колыбельная

Рагу, видимо, готовила Лелька — я уже по вкусу узнаю, из нас только она одна умудряется так потушить овощи, чтобы те таяли во рту.

— А где Лелька?

— Она на дежурстве в госпитале АТМа, к нам должны перевести часть больных из-за ремонта главной городской больницы. Завтра только будет. Ты ешь и ложись спать, Катя, утром проснешься и начнешь жить дальше.

— Да.

Рагу закончилось очень быстро, а потом глаза сами собой слиплись, так что я и не помню, как заснула и когда Белка ушла.

Утром жутко не хотелось вставать. Ведь у меня есть оправдание, чтобы не идти на занятия, верно? В моем положении можно и прогулять денек-другой, и все поймут. Пожалеют и скажут, покачивая головами: «Да, столько пережить… Бедная девочка, неудивительно, что она не может выйти из дому».

Именно эта мысль и заставила вскочить и начать собираться. Я не буду себя жалеть. Я не стану прятаться. Ни от людей, ни от себя самой, ни от произошедшего. Не стану уподобляться хрупкой веточке, которую любой сапог раздавит.

Правда, на кухне мое появление вызвало такой ажиотаж, что пришлось напрячься, чтобы не сбежать. Буду принимать происходящее как испытание силы воли. Не отступлю, не сбегу. Утром я должна завтракать, каждый день хорошо питаться, чтобы было достаточно сил.

Белка кивнула на соседний стул. Мы молча выпили чай и съели хлеб с сыром, потом договорились встретиться на обед и разошлись по своим занятиям.

На лекции при моем появлении все тоже замерли. Пришлось сделать каменное лицо и только повторять, что это скоро пройдет, что завтра будет легче, уже завтра никто не будет пялиться.

— Катя, ты? — удивилась наставница.

Я села на свое место.

Сегодняшняя лекция была о способах увлечь учеников своим предметом. О различных играх, интересных мелочах и поощрениях. Конечно, для этого предмет нужно было любить самим, а я вдруг прикинула и поняла, что не испытываю особой любви к обучению. Раньше мысль как-то воодушевляла, а теперь при мысли, что придется всю жизнь учить детей, почти пугала.

Чему я могу научить? Да еще детей, изначально счастливых существ, которых нельзя лишать детства. Какой учительницей я стану? Злобной, вечно недовольной всем мегерой с поджатыми губами, которая думает не о детях, а только о собственных пустых вечерах? Которая боится идти домой, потому что там ее никто никогда не ждет?

Я не способна сделать никого счастливым.

И да… кое-что выпало из головы. У меня ведь теперь есть колдовская мощь. Конечно, наставница странно смотрит, она не ожидала моего возвращения. В перерыве она подозвала меня и прямо сказала:

— Почему ты все еще здесь, Катя? Тебе нужно подойти в деканат и получить перевод на новое направление. Словесник с силой уровня Первого сына… пустая трата ресурсов. Чему я могу тебя научить? Тебе прежде всего нужно учиться управлять новыми способностями, а этому может научить только колдун.

— А если я не научусь? Что, сила будет вырываться и взрывать все вокруг? Я стану опасной для окружающих?

— Нет, что ты. Сила просто уснет — и все. Но это глупо — не использовать то, что у тебя есть.

На обед я шла, понимая, что она права. Смысл посещать прошлые занятия? Мне нужна другая профессия, нужны другие учителя и другая информация.

Я не буду учить детей. А что буду? Это и предстоит решить.

В обед, хотя кухня была забита под завязку, на меня уже не так сильно косились. Белка опаздывала, пришлось решить за двоих и жарить омлет. И нарезать салат из зелени. Думаю, от такой еды она не откажется.

Но Белка, кажется, даже не заметила, что я положила в ее тарелку. Смела не глядя. Мы почти закончили обедать, когда пришла Лелька. Кстати, я ее уже пару дней не видела, последний раз мы встречались еще до суда. Она ко мне заходила, как и Белка, покормить.

Лелька сделала себе чай и, отказавшись от основного блюда, ограничилась салатом. Она подсела к нам и стала делать руками непонятные пассы, пока Белка не догадалась, что это такая просьба поставить тихушный купол. Щелчок — и нас окружила тишина.

— К нам из городской лекарни перевели вчера семь человек. Один из них — Лад, — не повышая голоса, заявила Лелька.

Я, честно говоря, вздохнула с облегчением, потому что боялась, как бы разговор не зашел о моей скромной персоне и как бы снова не пришлось гнуться под тяжестью чужой жалости.

— И? — чересчур ровно спросила Белка.

— На случай, если тебе интересно.

Ах, как приятно, когда вокруг бурлят чужие страсти, не задевая твоей замученной души. Я прямо почувствовала, как расслабилась и расплылась в улыбке, насколько она была возможна в моем жалком положении. Какая красота!

— Как он?

Белка села прямо, приготовившись слушать.