Что, собственно, еще важнее,
Она нахмурила лоб. А
Мэри мигнула фарами, приветствуя мать с ребенком, которые шли по другой стороне улицы.
— Может быть, у меня сейчас пошла вторая волна шока. Может, на следующей неделе мне снова станет намного хуже. Не знаю. Мне нравится уже то, что я перестала постоянно плакать. Очень помогает, когда все время занимаешь себя какими-то делами, — пусть я сейчас говорю совсем как моя бабуля и мне это совершенно не нравится. В эти выходные я поставила перед собой масштабную задачу — покрасить гостиную… Думаю, что покрашу ее в темно-красный, как у тебя на кухне.
— А Джим знает, что ты покрасишь ее красным? — спросила Айона, на мгновение забыв о вопросе ночного облачения Неда. В последний раз, когда он с ней занимался, на заднем сиденье лежало выстиранное белье. А были ли там трусы-боксеры?
Мэри издала совершенно не подобающий леди саркастический звук.
— Я не думаю, что он станет возражать. Да пусть он даже решит, что я собираюсь у себя устроить самого высшего класса притон. То есть, я хочу сказать, он так и не принес никаких штор, и из окна его спальни можно прекрасно видеть, что у меня творится. Хорошо еще, что я не расхаживаю по квартире, одетая только в сапоги по колено…
Айона вздрогнула.
— Пока не расхаживаю, — добавила Мэри.
Айона на мгновение зажмурилась. Это совсем не та убитая горем брошенная жена, рыдающая над свадебным альбомом, которую все себе воображали. Да наверно и в начальной школе Святого Ансельма не такой представляют Мэри Давенпорт в ее свободные часы.
— Ну, я могу спросить у Ангуса, не осталось ли у него краски, чтобы ты могла вначале попробовать и посмотреть, как это будет выглядеть. Он всегда сохраняет остатки краски на случай, если придется что-то подновить. — Она замолчала, сомневаясь, насколько уместно говорить об умельце Ангусе, мастере на все руки, поскольку просто напрашивалось сравнение с абсолютной бесхозяйственностью Криса.
Внутренний голос тихо намекнул ей, что она-то хотела покрасить кухню в белый и голубой, под веджвудский фарфор. Но Ангус решил придать кухне вид скотобойни, — для чего вылез из постели в три часа ночи, чтобы к тому моменту, когда она встанет и возмутится, все было уже сделано. Ну, все выглядело так здорово, что она не стала особенно злиться, выйдя с утра на кухню, но при этом ей все-таки показалось, что по ней слегка проехались паровым катком.
Еще более тихий голос у нее в голове запоздало спросил: а не слишком ли невозмутимой кажется Мэри, но эту мысль тут же захлестнуло значительно более увлекательное перечисление всех черт Ангуса, которые напоминали о Гитлере.
— Разве тебе не следует убедить меня, что я не имею права быть в столь радостном расположении духа? — бодро спросила Мэри.
— Зачем? Мне кажется, ты не сомневаешься в своих взглядах. —
— Ну, ты же у нас передовик в области семейного счастья.
— Кто же может знать, что происходит в чужой семье? И кто я такая, чтобы утверждать, что брак — это не отжившая средневековая традиция, совершенно не соответствующая психологии человеческого поведения?
Брови Мэри загадочно выгнулись, поднимаясь над оправой очков.
— Хорошо бы ты за рулем делала такие крутые повороты, подруга.
— Что?
— Да так, ничего.
— Что? — Айона повернулась в своем ковшеобразном сиденье, насколько могла. На лице Мэри, под солнечными очками, сияла широкая алая улыбка. Как мило. А чему же она все-таки улыбается? — В чем дело? Над чем ты сейчас скалишь зубы? Или у тебя в сиденье что-то встроено, а я не знаю?
Мэри на мгновение оторвала взгляд от дороги и опять столь же таинственно вскинула бровь. Она казалась веселой и хитрой и выглядела такой хорошенькой, какой ее давно уже не видели.
— Так что? — взвыла Айона. — Теперь я понимаю, что чувствует Тамара, когда до нее не доходят шутки! К чему именно ты клонишь, а?