Взрослое лето

– Лена, ты куда? А мне ничего так и не сказала, – и, оглядевшись по сторонам, спросил тихо: – Звонил?

– Да нет, я бы сразу сказала, – помолчав несколько секунд, добавила: – Михаил Владимирович, можно я поеду, плохо мне.

– Я так и думал, что ты расклеишься. Езжай, конечно! Доедешь на этом самокате или, может, нормальную машину вызвать?

– Доеду, заодно голова моя хоть немного… проветрится.

– Я позвоню, а может, даже заеду завтра, если немного со своими делами разгребусь, – и Михаил Владимирович виновато улыбнулся.

– До свидания, поскорее приезжайте, я вас со своим ёжиком познакомлю, – сказала Лена и помахала рукой на прощанье.

– Совсем ещё ребёнок, – сам себе под нос пробурчал Михаил Владимирович, улыбнулся чему-то неведомому и вернулся в кабинет к осточертевшим за день бумагам.

Они ехали около самой обочины, попутные машины без труда обгоняли их, обдавая выхлопными газами. Водители иногда сигналили или моргали фарами, но Женя не торопился. Скутер с трудом вёз двух пассажиров, напрягая изо всех сил своё доброе китайское сердце. Алёнка держалась за водителя и думала о странной встрече, о которой мечтала с малых лет. Было не ясно – радоваться или печалиться от случившегося сегодня. Мечта идиота былась? А нужно ли было её исполнять? Может, так легче, просто не думать, не мечтать и, следовательно, не страдать, а просто жить, радуясь каждому дню и встречной улыбке. Как вот эти сосны и ели, тополя и березы. Злость на отца как сквозь землю провалилась, наоборот, теперь она чувствовала внутри себя щемящую пустоту, из-за которой хотелось лить слёзы. Хорошо, на тебе шлем, никто не увидит, что происходит за тёмным стеклом.

Приехав в сторожку, ребята пили чай. Женя не спешил, лето давно перевалило за экватор и безнадёжно скатывалось к осенним холодам, через месяц уже надо перебираться в общагу, в Москву. Он представлял, как зимой будет вспоминать этот вечер, как тёплое солнце скользит по верхушкам деревьев, от прогретой земли стелется чарующий аромат зрелых трав, они сидят на лавочке, а напротив Алёнка с опухшим от слёз лицом и красными глазами. Её волосы скатались в шлеме, и теперь крупные пряди сосульками свисали на лицо, как у Венеры кисти Боттичелли. Заходящее солнце подсвечивало их, искрясь в волосах:

– Ты удрала из Уффицы?

– Откуда? Женя, ты сдурел?

– Ничего не поняла, Маугли ты и есть Маугли, хотя нет, вернее, лесная нимфа или по-славянски берегиня, которая ничего не ведает кроме своего дерева или ручья.

– Жень, у тебя всё нормально с головой? Не пугай меня.

– Да всё у меня в ажуре, не дрейфь. Я сравнил тебя с одной прекрасной дамой, изображённой на картине, на которую можно посмотреть лишь в галерее Уффицы, во Флоренции, а Флоренция, как известно, в Италии.

– Да, в доме, в котором пшеница хранится, в доме, который построил Джек. Давай разъезжаться. Я пойду отдыхать, скоро приедет мама. Она тебе нужна?

– Да собственно нет. Отнесу посуду на терраску и поеду, – Женя повернулся к солнцу и запел: – Лето прошло-о-о! Ты где тепло-о-о?

– Давай, будем на созвоне.

– Хорошо, только скажи, а по отцу-то колокол не позвонил?

– Нет, только по мне.

Женя уехал, но, через десять минут вернулся, – встретил Милу и довёз её с остановки до сторожки.

– Ещё раз до свидания!

– Пока!

Мила опустилась на лавочку рядом с дочерью, положив сумки на траву.

– Как прошёл день? Огурцы полила?

– Нет.

– Почему?

– Я сегодня видела своего отца. Может, ты скажешь, что это не повод?

– Он что приезжал сюда?

– Нет, он был у дяди Миши, и тот попросил меня проверить, зазвонит или не зазвонит.

– Ну и как?

– Конечно, нет, ты что, ещё сомневалась? Получается, ты любила человека способного убить?

– Да нет, успокойся, что с тобою?

– Мама, мне плохо. Я не знаю радоваться или плакать. Не зна-ю.

– Ты говорила с ним?

– Нет, я не решилась. Это плохо?

– Значит, так нужно, тебе подсказало твоё сердце. Ну и что он рассказал Михаилу Владимировичу?

– То, что ты мне не говорила, наверно, стеснялась. Что ему в армии наврали, мол, ты ему изменяешь, и меня родила от какого-то городского парня. А он, такой гордый, порвал все связи и остался служить на Севере.

– А кто оклеветал меня, он сказал?

– Мама, успокойся. Вспомни, с кем он служил из наших поселковых ребят, и к кто к тебе не равнодушен? Теперь ты догадалась?

– Ну, я и раньше подозревала, но мне не верилось. То есть у меня не было доказательств. О Господи, что ж такое творится на земле…

Мила поднялась и, закрыв лицо руками, отошла к ели, спрятавшись среди по-вечернему тёмных веток. Они прикрыли беглянку, словно дерево опустило свои колючие лапы на её плечи.

Алёна не знала, что делать, она вернулась в дом и, не раздеваясь, только скинув кеды, легла на кровать, достав из тумбочки «Графа Монте-Кристо». Пожелтевшие страницы зашуршали… В камере Фариа наступила полная тишина. Тюремный врач осмотрел тело покойного:

– Вы можете быть спокойны, – сказал, наконец, доктор, – он умер, ручаюсь вам за это.