Взрослые игрушки

– Так и знала. На варенье даже не смотри, я предупреждала. Вот тебе сосиска, пожри пока. Только не чавкай там, чтоб за ушами трещало. Вылезать строго по сигналу. Понятно?

– Вот ты пидораска, Ершова…

– Я? Вот если б у меня были такие говённые ботфорты как у тебя – я б с тобой обязательно поделилась бы. Так что сама такая. Всё, сиди тихо.

Дверь гардероба закрылась, и стало темно.

Хуй знает, сколько я там сидела. Телефон остался в сумке, а часов я не ношу. Но время тянулось как сопля.

Наконец я услышала как хлопнула балконная дверь, и в глаза мне ударил яркий свет.

– Вылезай! – Заорала красная Ершова. – Хули ты там сидишь? Я ж сказала – вылезай по сигналу!

– По какому, блять, сигналу?! – Я, щурясь, выползала из чрева гардероба на свет Божий.

– Я кашляла! Ты чо, не слышала?

– Знаешь чо? – Я тоже заорала. – Залезь сама в это уёбище Козельского мебельного комбината, я тебя тут забаррикадирую, закрою балконную дверь, и начну кашлять! До хуя ты чо услышишь, сигнальщица плюгавая?

Юлька перестала орать и взмахнула ножкой от табуретки, зажатой в правой руке:

– Вон она сидит. Катя-Мяу наша. Чуть не обоссалась, когда я ей по горбу кошачьей миской дала. А палкой я её ещё не била даже. Это на крайний случай. Мы ж не звери.

Я захлопнула по привычке за собой дверь гардероба, и вышла с балкона на кухню.

Забившись в угол, поближе к помойному ведру, по стене размазалась крашеная блондинка с пикантными гитлеровскими усиками. Вот я хуею: если ты от природы брюнетка с пушкинскими баками, и с усами, которым Тарас Бульба позавидует – нахуя ж краситься в блондинку? Хоть бы усы с бакенбардами сбрила бы… Как я.

– Лесбиянка? – Грозно спросила я у возмутительницы Ершовского спокойствия. Надо ж было с чего-то разговор начать.

– Нет… – Прошелестело от помойного ведра. – Я только за деньги…

– Ты откуда Толясика знаешь, путана черноусая? – Юлька выступила вперёд, перекладывая из руки в руку ножку от табуретки, и быстро шепнула мне на ухо: – Ведём перекрёстный допрос.

– Какого Толясика? – Падшая женщина готовилась потерять сознание, и переводила взгляд с меня на Юльку.

– Пысу шаловливую! – Взвизгнула Ершова, и, сделав неожиданный выпад вперёд, ткнула Катю-Мяу палкой в рёбра. – Толясика с небритыми яичками! Гадину ползучую, с кривыми ногами!

– Лесбиянка ли ты? – Гудела я вслед за Ершовой. Чота другие вопросы мне в голову не шли. – Не стыдно ли тебе по чужим пилоткам шарить-вынюхивать? Изволь ответ держать, нечестная женщина!

– Заткнись. – Рявкнула Ершова, и тоже ткнула меня в жопу палкой. – Не о том речь идёт, дубина. Спрашивай у неё, как Толика заставить хуй помыть!

– И отвечай заодно, как заставить Толика хуй помыть! – Добавила я на автомате, и постаралась сделать хищное лицо.

– Вы про Толю-молдавана спрашиваете? – Проститутка вдруг перестала бледнеть, и в её голосе зазвучала уверенность. – Такой волосатенький, с добрыми глазами, и который всегда пьяный?

– И с кривыми ногами. – Тут же уточнила Юлька.

– Как его заставить хуй помыть, отвечай! – Я, следуя правилам, давила на путану провокационными вопросами.

– Он хороший… – Вдруг погрустнела Катя-Мяу, и добавила: – У нас все девочки знают, что у Толика жена-пидораска, у которой сисек нету. И ещё она готовить не умеет, поэтому Толик постоянно пьёт, чтобы перебить во рту вкус протухшего горохового супа. А ещё она…

Договорить бедная девочка не успела, потому что Юля, с криком: «Ах, он пидор! Я, блять, покажу ему «сисек нету» и «жену-пидораску»!» кинулась на только что купленную женщину, и принялась её мутузить.

– Нехорошо быть лесбиянкой… – В последний раз пожурила я Катю, и бросилась оттаскивать от неё Ершову. – Была б ты нормальной проституткой – ты б сюда не попёрлась, и пизды бы не получила.

– Вот тебе! Вот! – Кричала Юлька, таская свою покупку за бакенбарды. – Пыса шаловливая! Сисек нету! Суп мой, блять, ему протухший! Лидка, неси паяльник!

– Ершова, ты её убила. – Грустно констатировала я факт, и, воспользовавшись тем, что Юлька разжала руки, быстро отпихнула её в красный угол ринга. В синем углу осталась лежать изодранная тушка путаны.

– Совсем, что ли? – Юлька посмотрела на свои руки, а потом на израненного врага. И глаза её увлажнились: – Ты хоть успела у неё спросить, как заставить Толика хуй помыть?

– Спросить успела. А вот ответить она уже не смогла. Ты убийца, Юлия. Смотри мне в глаза. Ты убийца.

– Он его не моет… – Раздалось из помойного ведра, и мы с Юлькой обернулись на голос.

– Так и знала. – Совершенно человеческим голосом ответила Ершова, и всплеснула руками: – Сорвался такой план… Разрушилась вдребезги такая надежда… Путан Воскресе.

– Воистину Воскрес. – Ответила на автомате, и отвесила Юльке подзатыльника: – Не богохульствуй, нехристь. Ты убийца, не забывай.

– Да какая убийца… – Ершова поднялась из красного угла ринга, хрустнула поясницей, сделала шаг к синему углу, и неожиданно протянула руку: – Вставай, Катька. Супу хочешь горохового? Только попробуй сказать, что он протухший. Клевета это. На жалость Толясик давить горазд. Как ты вонь эту терпела только, а? Я даже трусы его никогда в руки не беру. Я их на веник заметаю, и в мусорку сразу. А ты, поди, в руки его брала… Бедняга…

– И в рот… – Послышалось откровение из помойки. – И в рот…

– Господи, помилуй… – Ершова вдруг ринулась к балкону, распахнула створки своего гардероба со стратегическим запасом, и достала оттуда банку: – Варенья хочешь, а? Клубничное, сама варила. В рот… Щас сблюю. Поешь варенья, поешь. Лидка, что ты встала? Возьми, вон, себе домой пару баночек, да побольше. Что я, жадина что ли? Кстати, дай ботфорты?

– Хуй тебе, Юля, а не ботфорты. А варенья я возьму. И даже три баночки. Я ж это заслужила. И четвёртую мы прям щас и откроем. И вкусим клубники душистой. Катька, вставай, отметим твоё чудесное спасение.

Через пять минут три столовых ложки со звоном воткнулись в пятилитровую банку клубничного варенья…