Взрослые люди

МЫ С ОЛЕЕЙ СИДИМ в домике для игр, за право пребывания в котором мы с Мартой в детстве сражались. Мы старались выставить друг друга за дверь и жаловались маме. Сейчас домик тоже выкрашен в белый, а раньше был красным, внутри стоят две маленькие лавки, посередине между ними находятся старый матрас из пенорезины и ящик с блестящей одеждой, повсюду разбросаны книги и игрушки. К стенам кнопками прикреплены рисунки. Я хранила здесь коробку с найденными сокровищами: пустые панцири улиток, пропахшие солью и старыми водорослями; красивые гладкие камушки, к которым приятно прикасаться щекой; портрет принцессы Дианы, вырезанный из журнала «Йемме» или «Ношк Укеблад»; красивые блестящие и мягкие салфетки — мне кажется, я до сих пор помню фиолетово-розовый орнамент на одной из них. Пару лет назад Марта обнаружила эту коробку, и я написала в сообщении, чтобы она ее выкинула.

— Здесь можно спать, — говорю я. — Я однажды здесь ночевала.

— Ты? — спрашивает Олея. — Почему?

— Я тоже приезжала сюда, когда была маленькой.

Я усаживаюсь на лавку, а Олея приземляется попой на матрас и принимается расчесывать радужную гриву старой розовой лошадки из «Моего маленького пони», их тут несколько. Я помню, когда мне их подарили, они пахли новым мягким пластиком, а их гривы всех цветов радуги были блестящими и гладкими. Сейчас нейлоновые волосы поредели, пластик облупился и выцвел. Всех пони давно надо было выбросить, пластик наверняка уже ядовит. У одного не хватает ноги, судя по всему, ее отгрызла мышь.

— Эта дача принадлежит нам с Мартой, ты ведь знаешь, — говорю я.

— Правда? — отвечает Олея и продолжает чесать.

Неужели она думала, что я просто обычный гость? Я сижу и смотрю на нее: розовый свитер, светлые волосы. У Олеи ровные темные брови, она не похожа ни на кого из нас, даже на Кристоффера, он утверждает, она пошла в родню со стороны матери.

— Когда ты вырастешь, станешь красавицей, — говорю я.

Олея бросает на меня взгляд, а потом снова сосредоточивается на пони.

— Сколько тебе лет? — спрашиваю я.

— Шесть, — отвечает Олея.

— Рада, что скоро пойдешь в школу?

— Да. А сколько тебе лет? — произносит она после небольшой паузы.

— Сорок.

— Ой. Это много.

— Рада, что скоро станешь старшей сестрой?

Она смотрит на меня твердым взглядом, но не отвечает и продолжает причесывать пони.

— Не страшно, если ты не радуешься, — говорю я.

Олея протягивает мне двух лошадок и начинает рассказывать: у каждой есть кличка, а одна из них любит летать. Мне скучно, хочется почитать какой-нибудь журнал и выпить пива. Здесь пахнет землей. Проходит немало времени, прежде чем Кристоффер стучит в открытую дверь кукольного домика и говорит, что пора ложиться спать.

— Может, почитаешь ей, пока она ужинает, — произносит он.

— Конечно, — отвечаю я. — Мы почитаем, правда же, Олея?

— Ты так подружилась с тетей Идой, Олея, — замечает Кристоффер.

Олея молчит, я вижу, что она думает о чем-то другом, но горжусь собой: я понимаю детей и знаю, как с ними обращаться.

Я читаю разными голосами за Карстена и Петру, а Олея сидит у меня на коленях в пижаме и ест бутерброд со старой тарелки с лютиками. Марта читает журнал в гамаке, и до меня внезапно доносится ее фырканье.

— Что такое? — спрашиваю я.

— Чувствуется, не привыкла ты к этому, — говорит она.

— К чему?

— Ты перевоплощаешься, когда читаешь. «Львенок и Госпожа Крольчиха тоже идут с ними», — произносит она, подражая моей интонации и утрируя ее.

Мои щеки раскраснелись, я прерываю чтение.

— Не надо из-за этого останавливаться, — говорит Марта.

Она лежит и лениво поглаживает свой живот. Я смотрю на нее, и мне хочется сказать что-нибудь гадкое, но я просто улыбаюсь: она не сможет меня задеть. Я продолжаю читать с нормальной интонацией и слежу за ней до тех самых пор, пока Марта не уходит в дом. Все равно Олея через несколько страниц перестает следить за происходящим, ее тело тяжелеет, она все плотнее прижимается ко мне, и по моему телу проходит добрая теплая волна спокойствия от того, что ко мне прижимается Олея. Мне непривычно, что кто-то находится настолько близко, а ее маленькое тельце плотно прижимается к моему, от ее головы и мягкого животика исходит тепло, и я стискиваю ее в объятиях.

— Ой, — говорит она.

— Прости, — отвечаю я, но Олея не выбирается из моих объятий, я откладываю книгу в сторону и укачиваю ее, напевая песенку, а солнце в это время перемещается, и мы оказываемся в тени. Другая сторона фьорда по-прежнему освещена; мама всегда говорит, что лучше бы дача располагалась там.