Взрослые сказки о Гун-Фу. Часть III: Мудрость

Когда я спросил его об этом, он ответил мне так:

– В уме каждого человека есть набор наклонностей, или тенденций, доставшихся ему из опыта его прошлых жизней. Можно сказать, что это отпечатки его прошлых впечатлений, которые предопределяют его будущие стремления, желания и поступки. Именно на основании этих тенденций человек и действует. Тенденции есть плохие (например, тенденция к воровству) и есть хорошие (например, склонность к состраданию).

Я стараюсь избавляться от всяческих привязанностей и быть бесстрастным, так что у меня этих тенденций уже не так много и осталось. Но, честно говоря, кое-какие еще есть. Например, я терпеть не могу лжи, фальши и потому питаю слабость ко всему настоящему. Познакомившись с тобой и оценив уровень твоего мастерства, я понял, что ты – носитель древней, совершенно нетронутой современной цивилизацией традиции воинского искусства. Я ничего не хочу сказать плохого о тех, кто учил меня до тебя. В Штатах сейчас много мастеров из Японии и Китая. Конечно, никто из них не торопится отдавать свои секреты, но учат достаточно честно. Поэтому у меня была возможность выбора и я никогда не занимался у кого попало, все мои учителя – несомненные мастера и я им очень благодарен. Однако на них на всех есть явный «налет» театральности. Даже самые лучшие из них немного бизнесмены, немного актеры, немного танцоры, немного спортсмены. Конечно, они знают свое дело, но воинское искусство для них – это заработок, а для тебя – это жизнь… или смерть… Когда я увидел тебя, то понял, что искал настоящего тигра среди дрессированных домашних котов. А тигр водится только в джунглях. Вряд ли мы когда-нибудь еще встретимся, поэтому было бы глупо упустить возможность поучиться у тебя. Я прекрасно понимаю, что не успею перенять твое искусство. Но важно другое: мне уже удалось почувствовать вкус настоящего мастерства. Ты можешь смеяться, но ты для меня (а я человек совершенно не восторженный) олицетворяешь воинское искусство, его высокую красоту и одновременно его ужас.

Кстати, у меня для тебя прекрасный подарок – описание твоей семейной школы тигра. «Песенное наставление», так кажется, это у вас, называется.

И он начал читать нараспев. Читал Дэвид прекрасно, ритм стиха был чеканный, и я сумел запомнить все с первого раза.

Тигр, о тигр, светло горящий
В глубине полночной чащи,
Кем задуман огневой
Соразмерный образ твой?

В небесах или глубинах

Тлел огонь очей звериных?
Где таился он века?
Чья нашла его рука?

Что за мастер, полный силы,

Свил твои тугие жилы
И почувствовал меж рук
Сердца первый тяжкий стук?

Что за горн пред ним пылал?

Что за млат тебя ковал?
Кто впервые сжал клещами
Гневный мозг, метавший пламя?

– Сам сочинил? – восхитился я.

– Куда мне! Есть у меня, конечно, не изжитая пока склонность к сочинительству. Но это не мой уровень. Это сам Уильям Блейк. И откуда этот англичанин, родившийся в XVIII веке, знал, как создавалась твоя семейная школа? – подмигнул мне Дэвид.

В общем, Дэвид занимал меня все больше и больше, уж очень неординарной он был персоной. Противоположности в его характере были выражены так ярко, что я его про себя называл «Инь-Ян Дэвид». С одной стороны, он всегда был весел, доброжелателен и шутлив. С другой, когда дело касалось его жизненных принципов, он становился очень едким и жестким. Полицейские из моей группы его невзлюбили с самого первого дня. Это было вполне понятно: когда ему казалось, что человек, как он говорил, «плохо различает» и ведет себя неподобающим образом (а требования у Дэвида были очень строгие), то он никогда не стеснялся вслух говорить об этом. Однажды мне краем уха удалось услышать, как Дэвид после тренировки «вправлял» мозги кому-то из офицеров, который при нем неаккуратно высказался по поводу национальности кого-то из отсутствующих.

– А вот это – национализм, – говорил Дэвид, наставительно поднимая палец. – Это очень плохо. Я за свою жизнь (а я, как вам известно, много путешествую и общаюсь с весьма разными людьми) не видел ни одного порядочного человека, который был бы расистом. Кстати, твой уважаемый преподаватель воинского искусства, господин Минь, мастерство которого вызывает у тебя такое восхищение, тоже далеко не ариец.

Вскоре Бетти снова пригласила меня на чай. Чаепитие, к моему удовольствию, сопровождалось еще одним уроком, который тоже состоял всего из одного слова. Вообще система преподавания Дэвида, построенная по схеме «всего один принцип, описываемый всего одним словом», мне очень нравилась. Когда я сказал ему об этом, он засмеялся: «Жизнь и так непроста, зачем усложнять ее еще больше?»