Взрыв

Константин пришел на Рыночный спуск с некоторым запасом времени, чтобы осмотреться и подготовиться. У давно бездействующей железнодорожной ветки он мимоходом проверил, двигается ли старый шлагбаум. Шлагбаум колыхнулся, и, довольный, Константин не спеша направился мокрой булыжной мостовой к церкви. Этого Шумов ему не поручал, так как шлагбаум был достаточно хорошо виден с паперти, но Константин решил запечатлеться в глазах свидетелей в том самом рыжем парике, который использовал при нападении на бургомистра. Ему хотелось, чтобы обе операции были связаны между собой, чтобы немцы знали, что их неуловимый враг продолжает сражаться…

У входа в церковь он снял кепку, однако внутрь не вошел, а двинулся неторопливо вдоль длинного ряда сидящих на мокрой земле нищих. Одно лицо показалось ему знакомым. Константин остановился и посмотрел сверху на бородатого старика с круглой плешью. Положив перед собой старую военную фуражку со сломанным лакированным козырьком, старик угрюмо ждал подаяния, не протягивая руки и не канюча, как большинство сидевших рядом. Константин порылся в кармане и, бросив в фуражку несколько алюминиевых немецких монет, отошел, уверенный, что ошибся, что на самом деле старика не знает.

А старик между тем натужно слезящимися глазами смотрел вслед Константину, в свою очередь стараясь вспомнить, где видел он этого щедрого на подаяние парня. Нищий старик был тот солдат Степан, который некогда вынес своего молодого командира из-под огня под Ляояном, а потом верно служил ему всю жизнь до последнего дня, пока не настигли его пули, выпущенные Константином из немецкого парабеллума. Но и прежде видел Степан молодого Пряхина. Было это в кабинете у бургомистра, где Константин чинил электропроводку, а Степан словоохотливо рассказывал ему о пристрастии барина к конному экипажу, что и натолкнуло Константина на мысль о покушении. Однако, когда соскочил он с мотоцикла в парике и мундире, Степан в немецком офицере монтера не угадал. Слишком уж был потрясен. И не зря. Дела его стариковские после смерти бургомистра пошли хуже некуда, никому он оказался не нужен и в короткое время очутился под захудалой кладбищенской церковью, опустившийся и заросший неопрятной бородой, с которой и не узнал его Константин.

А Степан напрягся и вспомнил. Сначала вспомнил, что парень этот — электрик, чинил свет покойному барину, и воспоминание согрело его симпатией к Константину. Последнюю встречу он, однако, не помнил — сверлило только занудливо: «Где-то я его еще видел!» И может быть, как и Константин, не догадался бы, если б не появился немецкий автомобиль с офицером за рулем. Автомобиль не очень быстро развернулся, поворачивая в Сторону спуска, к шлагбауму, где все стоял знакомый Степану монтер. И тут монтер повел себя неожиданно.

Когда Лаврентьев выехал на спуск, Константин, как и было положено, рывком опустил шлагбаум. «Опель-капитан» тормознул, и Лаврентьев выскочил, вернее, выбрался из машины ровно настолько, чтобы Константин, стреляя в воздух, мог навалиться на него, втолкнуть назад в автомобиль и, продемонстрировав таким образом дерзкое похищение, сесть за руль…

Тогда-то Степан понял все. Пробилось в его старческий мозг последнее четкое воспоминание, и ясно сличил он три лица — монтера в кабинете, «немца» с парабеллумом на улице и этого налетчика, только что кинувшего в его фуражку алюминиевые монетки. И все три лица слились в одно, в лицо человека, убившего его барина и самого его пустившего по миру, загнавшего на эту паперть, где суждено сидеть ему до недалекой уже смерти.

— Ан нет, ан нет, — бормотал Степан, поднимаясь с забытой уже почти подвижностью, — мы еще посмотрим, бандит большевистский, кто раньше богу душу отдаст.

И он с отвращением вышвырнул из фуражки бандитское подаяние.

Степана не обескуражило, что машина с Константином уже исчезла в ближайшей улице. Он помнил, откуда приглашали к бургомистру монтера…

Погони не было. Они проехали по городу разными улицами. Машина с Константином и Лаврентьевым — к морю, чтобы инсценировать там гибель Лаврентьева. Машины с немецкими солдатами — к дому Пряхина.

К несчастью, Константин и Лаврентьев добрались домой раньше…

Впервые за бесконечно долгое время Лаврентьев находился среди своих, и это было так ошеломляюще радостно, что даже боль его притупилась, посветлело на сердце.

Максим Пряхин с некоторым удивлением уважительно рассматривал молодого «немца», думая про себя: «Нет, не одолеет фашист, вишь, сколько народу против него, в самом гестапо наши…»

А Константин с удовольствием ел горячую картошку с солью, проголодавшись за время ожидания на спуске, и, не допуская мысли о плохом, прислушивался, ожидая Шумова. Он первым уловил гул моторов.

— Что это?

Они переглянулись с отцом. Ясно было: приближались машины.

— Спокойно, ребята, — сказал Максим. — Если к нам, вы уходите первыми.

Они еще надеялись, что шум пройдет стороной, но он уже катился по улице.

— В колодец! Быстро! — скомандовал Максим.

Приоткрыв штору, он увидел в окно, как из первой остановившейся машины выпрыгивают вооруженные солдаты.