Взрыв

— Если б я не уважал вас как очень крупного ученого, а теперь, после личного знакомства, еще и как интересного, весьма цельного человека, то, поверьте слову джентльмена, моей ноги не было б у вас. Но я пришел и не раскаиваюсь, даже после, извините, вашей грубости.

— Зачем вы пришли?! — негодующе вырвалось у Ивана Андреевича. Он повернулся лицом к стене и лег.

— Я уже сказал, цель одна — вас навестить. Вижу, состояние ваше удовлетворительное, можно чуть-чуть поговорить о деле.

Уоткинс прошел к письменному столу, переложил с места на место пухлые папки, передвинул стопу больших листов-таблиц. Нетронуто... «До каких пор ты будешь валяться в постели?» — склонившись над бумагами, посмотрел он на Петракова.

— Господин профессор, времени у вас теперь достаточно. Если найдете нужным, посмотрите все, что на столе. Это — моя продукция.

— Прикажете доложить свое мнение в письменном виде или как? — прогудел у стены голос Ивана Андреевича.

«Упрям... Даже в таком положении упрям», — замер у своих бумаг Уоткинс.

— Я вас понимаю... Намекаете на наш недавний разговор. Поясню...

— Нечего пояснять! У обреченных пленников мнения не спрашивают!

— Не надо волноваться, господин Петраков. Вот у вас как раз и спрашивают мнение. И в первую очередь прошу я. Вас отсюда не выпустят, я это знал раньше. И все же просил. Вот и сейчас... Напишите! Это не прихоть. Речь идет о моей дальнейшей жизни. Я могу пригодиться. В вашем положении такими, как я, не бросаются...

«Не тот ли подходящий случай? — быстро взглянул на Уоткинса Иван Андреевич. — Сблизиться, сообщить с его помощью на Родину...» И уже видел, как они сидят с Уоткинсом над одними и теми же бумагами, обследуют замерших над шахматной доской мужчин, пожимают руки друг другу после трудового дня. Как же так? На что это будет похоже? Как вообще можно по-дружески жать руку этому человеку? Какая совесть у тебя, товарищ профессор, если ты способен на это? Почему ты терпишь присутствие этого человека?.. Иван Андреевич резко проговорил:

— Уходите!..

Выпрямился Уоткинс, поправил на белом воротничке галстук.

— М-мда-а... — причмокнул он губами. — Что ж, уйду. Не думаю, что вы останетесь в выигрыше.

Он уходил теперь уже по-настоящему обиженным. Было из-за чего. Гровс, недремлющая кара, постоянно отчитывает его: старый пень, матерый фальсификатор... И постоянно требует: что сделано? почему никаких сдвигов? какие предпосылки в эксперименте? Можно подумать, что Уоткинс — свят дух, все умеет. Он, видите ли, обязан быть умнее, удачливее всех работников Центра. Да что там господин Гровс?! Залетное ничтожество — пленник, даже он покрикивает... Знал бы ты, именитый профессор, что ты всего-навсего раб, если сравнить с такой личностью, как Уоткинс. А посмотрите — гонит! Он понимает, что для Гровса, да и для всего Центра, стал «пунктум салиенс» — выдающейся точкой. Этой точкой надо овладеть. Сыграть хочет, выгоду вылавливает. Но ведь бесправен! А бесправный, как известно, пенса не стоит...

Уоткинс не стал бы унижаться сейчас, если бы не Гровс. Тот вызвал и приказал идти к Петракову. И что же? С самого начала был виден полет этой птицы — на компромисс ни намека со стороны русского! Так Уоткинс и объяснял Гровсу, прежде чем идти на переговоры. Но у Гровса свое: иди — и все! Уговори начать работу — и все. Как всегда, чужими руками.

Гордо подняв голову, Уоткинс медленно прошел по веранде, сел в углу на диван. Беспокойно было от мысли о предстоящей встрече с Гровсом. Он жесток... А был в свое время каким человеком!..

Петраков огорчен, разобижен, он ненавидит и Гровса, и всех остальных в Центре. Он — пленник, он оторван от семьи, от своей лаборатории... Ветхозаветным веет от таких привязанностей. Не в этом счастье. Вот он, Уоткинс, прожил жизнь без семьи. И — ничего. А разве не было счастливых минут, разве чужды земные радости? Не притворяется ли профессор? Будто бы он — птица высочайшего полета, но Уоткинс по своему жизненному опыту знает вкус этой лжи. Далеко не надо ходить — Гровс. Много ли небесных тел излучают свет? Единицы. Все больше — отражают. А ведь почти все точечки считаются звездами.

Уоткинс встал, направился к выходу. Скоро состоится беседа с Гровсом. О‑о, матерь божья!..

У бассейна от холодной темно-зеленой воды повеяло тревогой, предчувствием неблагополучия. Вода будто бы спокойно распростерлась между каменными берегами, а на ее зеркальной поверхности все же гнулись, даже прерывались отражения скалы, тонконогого светильника, мрачной стены насосной.

Как воздержаться от визита к Гровсу? Чем больше проволочка, тем лучше. Спадет острота, и Гровс станет мягче, не таким беспощадным, каким бывает в критические минуты. Уоткинсу это хорошо известно. Не один год в Лондоне учились вместе, присмотрелись друг к другу.

Студент Гровс знал, что Уоткинс нуждался, нужда и заставляла пропадать на Темзе, в порту, в поисках случайного заработка. Иногда появлялась работа на факультете: выполнить схему кровообращения для наглядности студентам или на кафедре побыть подсобным лаборантом.