Взрыв в Леонтьевском

На улице девушка с перевязанной головой как-то безучастно, кивком, распрощалась с подругами и направилась в сторону университета. По ее нерешительной походке Сергей понял, что она идет бесцельно, просто куда ноги бредут. Идти на Красную площадь, где должны были состояться похороны, видимо, сил душевных у нее уже не оставалось. Повинуясь какому-то безотчетному порыву, Вересков направился за ней. Он словно боялся оставить незнакомку одну.

Таня Алексашина действительно неотвязно думала о том, что и она могла сейчас лежать в одном из этих жутких жестяных ящиков. Все эти дни она проплакала. Было жалко Аню, и Анфису, и товарища Дениса — под этим партийным псевдонимом рабочая Москва знала Загорского. И других, кого не знала да и видела только мельком, не подозревая, что видит их за считанные минуты до смерти… Как этого веселого моряка с двойной фамилией, например. Неужели она такая трусиха?

Девушка не знала, да и знать еще не могла, что мысли эти и страх не трусость вовсе, а нормальная, естественная реакция человека, тем более молодого, впервые столкнувшегося со смертью…

Еще в зале рядом с девушкой вился какой-то немолодой лысоватый мужчина с огромным траурным бантом в петлице суконной толстовки. При выходе на улицу он, как показалось Верескову, окликнул девушку, но та либо не поняла, что к ней обращаются, то ли просто не расслышала. Некоторое время мужчина нерешительно смотрел ей вслед, потом повернулся и поспешил вместе с основным потоком делегаций на Красную площадь, откуда уже доносилась торжественная медь военных оркестров.

…Таня перешла Тверскую и остановилась бессильно у подъезда 1-го Дома Советов, как теперь называли бывшую гостиницу «Националь». Краем глаза приметила, что сразу же задержался нерешительно и молодой военный, которого, как ей смутно показалось, она вроде бы уже видела то ли возле Дома союзов, то ли в Колонном зале. Выше среднего роста, в длинной кавалерийской шинели, перепоясанной портупеей без оружия. На голове сидела лихо, по-гусарски заломленная фуражка. Обмундирование военного было далеко не с иголочки, но ладно подогнано, даже сапоги начищены до блеска, только шпор не хватало (шпоры у Верескова имелись, только в городе он их никогда не надевал). Таня давно уже не видела в Москве таких начищенных сапог. Словом, военный выглядел не просто подтянутым, но даже щеголеватым, и это вызвало у Тани чувство мгновенной, но отчетливо ощутимой неприязни. Ему бы еще шашку да погоны золотые…

Весь этот внешний шик, однако, плохо вязался с изможденным лицом военного: длинный прямой нос был откровенно заострен, серые глаза казались глубоко запавшими, шея тонковата… Любой фронтовик мгновенно определил бы — человек только недавно покинул госпитальную койку, провел на которой не одну неделю и не по пустяковому поводу. Но Таня в таких делах не разбиралась, она видела только, что человек худой, это раз, ей не нравится, два. И дурацкими своими начищенными сапогами, и тщательно, до бледной синевы выбритыми щеками.

Военный подошел ближе и участливо тронул ее за плечо:

— Извините, вам, кажется, плохо? Я могу чем-нибудь помочь?

Светло-голубые глаза девушки потемнели, губы искривила неприятная гримаса:

— Вы поможете, как же…

Сергей растерялся. Что он сказал такого, отчего такая вспышка?

— Извините, я не хотел вас обидеть, — банальная и беспомощная фраза, но единственная в подобной ситуации.

Мягкая вежливость совсем вывела девушку из себя. Ответила резко, почти грубо:

— «Не хотел»! Может, те, кто бомбу бросили, тоже не хотели?

Сергей вздрогнул, на них уже с подозрением оглядывались прохожие, сегодня их на улицах было заметно больше, чем обычно, люди шли навстречу, от Большой Никитской, с Арбата, из Замоскворечья к Красной площади, и громко прозвучавшее слово «бомба» не могло не привлечь их внимания. Пожав плечами, Вересков с недоумением спросил:

— За что это вы меня так?

Девушка ответила, словно отрезала:

— Потому что вы из офицерьев!

К удивлению Тани, военный не обиделся, наоборот, губы его под щеточкой аккуратно подстриженных рыжеватых усов раздвинулись в застенчивой улыбке:

— Ну какой же я офицер… Я командир. Командир Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Еще и раненый…

Верескову уже все было ясно. На фронте он забыл, что человек в форме и с выправкой кадрового офицера (он кадровым не был, но внешне от таковых не отличался) может вызвать у рабочих если не подозрение, то недоверие. Не все же знают, что в РККА честно служат тысячи офицеров и даже генералов старой русской армии. Сергей не обиделся, вспомнил вовремя, что только что в столице арестованы за участие в заговоре «Штаба Добровольческой армии Московского района» сотни белогвардейцев. Так что девушка, пожалуй, права, что отнеслась к его искреннему порыву помочь без особого энтузиазма. Наоборот…