Взрыв в Леонтьевском

— А вы вспомните разоружение анархистов в прошлом году на Малой Дмитровке. Сколько уголовников и разного рода авантюристов мы тогда среди них обнаружили. Сверхреволюционная концепция вселенского разрушения всегда привлекала и долго будет привлекать к себе мелкобуржуазных радикалов, люмпен-пролетариев, разочаровавшихся в жизни выходцев из зажиточных слоев общества, или богемы. И неудачников… А разочарование легко перерастает в отчаянье, отсюда рукой подать до звериной ненависти ко всему, что мешает реализации инстинкта разрушения…

— …власти, государства, — подхватил Манцев.

— Вот именно! Для анархистов нет различия между царизмом, самодержавием, буржуазной республикой и рабоче-крестьянской властью.

— Крайняя абсолютизация самого понятия. Отсюда и возможность союза, точнее, слияния с контрреволюцией.

— Конечно! Хотя ни один идейный анархист нипочем не признает, что на деле он союзник Деникина, а никакой не революционер.

— А что-нибудь конкретное Мессинг установил?

— Установил! — почти возрадовался Дзержинский. — Вы помните Марию Никифорову?

Манцев только хмыкнул:

— Марусю-то! Боевая девица. Слышал, где-то на Украине атаманит.

— Так вот, до разоружения анархистов в Москве она жила на Арбате. Потом уехала на Украину, сколотила там партизанский отряд и на каких-то автономных началах примкнула к Махно. Мессинг выяснил, что, уехав, она квартиру за собой умудрилась сохранить, кто-то ее оплачивает, и, похоже, щедро. Удалось выяснить, что в этой квартире живет нелегально известный анархист Александр Восходов. Квартиру часто навещают подозрительные или, скажем мягче, странные лица, пока неустановленные…

Манцеву уже все было ясно. Он готов был сорваться с места, если бы не почтение к председателю ВЧК и МЧК. Вдруг на его длинном лице засветилась улыбка…

— Я сказал что-нибудь смешное? — полюбопытствовал Дзержинский.

— Что вы! — протестующе замахал руками Манцев. — Это я вспомнил смешное.

— Поделитесь!

С явным удовольствием стал рассказывать Манцев:

— В 1911 году я бежал из ссылки во Францию. Ну, это длинная история, сейчас не до нее. Много всякого было, довелось послушать лекции Владимира Ильича в партийной школе Лонжюмо. В 1913 году было принято решение о моем возвращении на подпольную работу в Россию. Вы же знаете, Феликс Эдмундович, как существовали наши эмигранты за границей, в частности, как одевались. Незадолго до намечаемого моего отъезда меня пригласил к себе Владимир Ильич, мы поговорили, потом он осмотрел меня весьма придирчиво с головы до ног и сказал категорично: «Если вы поедете в Москву в таком виде, как вы сейчас одеты, вас сразу же примут за анархиста и арестуют».

Феликс Эдмундович рассмеялся и живо спросил:

— Так что было дальше?

— А дальше Владимир Ильич самолично отвел меня в недорогой, но очень приличный магазин и помог подобрать платье, в котором я выглядел как преуспевающий коммивояжер.

Дзержинский заливисто смеялся, едва сдерживаясь, чтобы не хохотать во все горло: он легко представлял интеллигентнейшего Василия Николаевича, выходца из Московского университета, в европейской визитке и котелке, но с трудом — в обличье смутьяна из анархистов, глазами дореволюционного стража порядка, разумеется.

Отсмеявшись, Манцев деловито спросил:

— Адрес Восходова, если позволите?

— Арбат, тридцать, квартира пятьдесят восемь. Детали — в активной части… Но с обыском повремените день-другой, пока только плотное наблюдение.

— Конечно. Разрешите идти?

— Разумеется.

Манцев ушел торопливо в активную часть. Дзержинский некоторое время смотрел ему вслед, затем слез с подоконника, поправил шинель и зашагал в сторону своего кабинета.

Глава 6

Одним из самых больших парадоксов гражданской войны было то обстоятельство, что, невзирая на существование фронтов, чудовищную разруху и хаос на транспорте, железнодорожные поезда из Москвы в разных направлениях и обратно все-таки ходили. Плелись, тащились, еле ползли, подолгу застаиваясь на каждой станции и разъезде, а то и в чистом поле, чтобы усилиями пассажиров раздобыть хоть сколько-нибудь дров, подвергались лихим налетам и ограблениям банд, но тем не менее, хоть и без малейших намеков на расписание, народ, перемещавшийся по всей России, в конечные пункты доставляли. Правда, иногда не в те, куда пассажиры стремились первоначально.

Холодные, с выбитыми стеклами, по три человека на каждой полке, включая багажные, нередко, особенно летом, с людьми даже на крышах, ползли вагоны по необозримым просторам великой страны. Впрочем, от Москвы пассажирские поезда невыразимыми усилиями бригад, вокзальной милиции и транспортных отделов ЧК отправлялись в более или менее пристойном виде и сохраняли оный примерно до Калуги, Серпухова, максимум — Тулы или Брянска.