Взрыв в Леонтьевском

— По окнам, мезонину и веранде огонь!

…Бой шел уже третий час. И все это время анархисты сохраняли контроль над подступами к даче, не позволяя, как им казалось, атакующим бойцам приблизиться для решающего броска. На самом деле Манцев и не форсировал события, он не хотел в канун праздника рисковать жизнями чекистов и чоновцев. Полагал, рано или поздно, когда у осажденных подойдут к концу боеприпасы, они попытаются вырваться с дачи.

Вересков и Хромой занимали позицию в мансарде. Захар, махновец-боевик, переброшенный в Москву вместе с Соболевым и Ковалевичем прямо из штаба батьки, чувствовал себя в бою как в родной стихии. Как у всех террористов, психика его была деформирована: сам смерти не боялся, и чужие жизни ни в грош не ставил. Пристроившись у окна, он с каким-то счастливым упоением, почти безостановочно стрелял из короткоствольного австрийского «манлихера», напевая в такт стрельбе под нос гуляйпольскую частушку: «Мы же их порежем, мы же их побьем, последних комиссаров в плен мы заберем… Ура, ура, ура! Пойдем мы на врага, за матушку Галину, за батьку за Махна!»

Вересков, как военный человек, прекрасно уловил замысел Манцева и палил вовсю в белый свет, как в копеечку. Увлеченный, не сразу заметил, что Хромой некоторое время уже не стреляет… А когда заметил — столкнулся, как ударило, с ненавидящим взглядом анархиста: тот обо всем догадался!

— Гад! — прорычал яростно махновец. — Мимо бьешь! Свои, значит!

Рванул от окна ствол, судорожно заплясал в руках «манлихер»…

Отпрянув на спину, вскинул свою драгунку и Сергей. Два выстрела слились в один. Выронив винтовку, завалился набок убитый наповал Захар Хромой. Бился на полу, царапая пол ногтями, с пробитой грудью Сергей Вересков. Когда просветлело чуть в глазах, оторвал с трудом полу рубашки, кое-как заткнул пульсирующую кровью рану. Ползком, ребрами пересчитывая ступеньки крутой лестницы, спустился на первый этаж.

В центре комнаты на полу лежали на спине убитые уже Хорьков и Таня. У окон оставались только двое, Глагзон и Азов, оба уже раненные, перепачканные кровью.

— Ты чего? — краем глаза завидев Сергея, крикнул Глагзон.

— Хромой убит, я ранен! — стараясь перекричать выстрелы и рвущую боль, прохрипел Сергей.

— Давай к тому окну!

Все так же ползком Сергей подтянулся к подоконнику, занял позицию, с которой до него вел огонь Хорьков. Подобрал карабин, собрав последние силы и волю, начал стрелять, как стрелял и раньше — поверх голов. Уже рассветало и за деревьями вполне можно было различать фигуры чоновцев. Каждый выстрел отнимал силы, в глазах плыли радужные пятна, Сергей физически ощущал, как из пальцев истекает жизнь…

С трудом расстреляв обойму, перезарядил винтовку. Обернулся в сторону Азова и Глагзона, попытался направить ствол в их сторону и — беспомощно опустил. Не мог выстрелить в спины…

И вдруг наступила тишина. Гулкая, звенящая и — грозная. Сергей снова с невольным стоном обернулся, неужто он остался живой один? Азов точно был мертв. Но Глагзон жив. Приподнявшись над подоконником, кричал срывающимся, хриплым голосом:

— Эй, комиссары! Кончай стрелять! Ваша взяла!

Донесся в ответ ровный голос Манцева:

— Выходи по одному и без оружия!

Оскалился Глагзон, ответил зло:

— Рад бы в рай, комиссар, да грехи не пущают! Нас всего двое осталось, и оба мы ранены.

Для убедительности вывалил с натугой Глагзон в окно «льюис», карабины, свой и Азова, револьверы.

— Фридман! Захаров! Павлов! За мной! — донесся новый приказ Манцева.

С оружием навскидку четверо чекистов стали осторожно приближаться к даче, за ними, в некотором отдалении следовали другие.

Округлились от ужаса глаза Верескова. Увидел в кровавом тумане, как Глагзон подтянул к себе ящик с динамитом, приладил неверными движениями взрыватель и обрывок бикфордова шнура. Вытащил из кармана, зажал намертво в кулаке, готовый в любой момент крутануть зубчатое колесико, безотказную зажигалку из винтовочного патрона.

А цепь чекистов была уже метрах в шестидесяти… И вот заплясало меж ладонями Глагзона хрупкое оранжевое пламя. И точно представил умирающий почти Вересков, что произойдет через мгновение. Фанатик-террорист взорвет дачу, как только чекисты и бойцы подойдут достаточно близко. Сумасшедшим огнем горели глаза анархиста, лицо скомкала спазматическая гримаса, ничего уже не видел он, кроме ненавистных до жути силуэтов. Все ближе, ближе, ближе…

Передернул затвор Вересков, выскочила и стукнула об пол последняя стреляная гильза. Магазин был пуст. Дотянуться до жестянки с запасными обоймами не было ни сил, ни времени… Судорожно стал как слепой ощупывать вокруг себя усыпанный гильзами пол. Вот она, примеченная уже граната-бутылка… Зажал ручку вспотевшей ладонью, зубами выдернул чеку, а потом отпустил ладонь, высвободив рычаг-предохранитель… Еле шевеля губами, отсчитал, казалось, что вслух, три секунды из четырех замедления, и — катнул гранату прямо под ящик с динамитом…