Взвод. Офицеры и ополченцы русской литературы (полная версия)

Наконец, говорили, что он купался и утонул; хотя это могло быть эпилогом любой из предыдущих историй.

И все они похожи на правду: советник Шамиля, содержатель гарема, грабитель, отшельник.

Дальше – ещё пуще: рассказывали, что Шамиль – и есть Бестужев.

Вот это слава! Не то что в русской, даже в мировой литературе поэтов с такой мифологизированной судьбою – поискать.

Можно предположить, что Бестужева действительно унесли в горы: он ведь и в этот раз был в «татарской» одежде, и местными наречиями владел – его могли спутать со своими.

Или, если Бестужев оставался в сознании, он мог представить себя так, что его решили приберечь – для очень дорогого обмена, к примеру.

А дальше – не знаем.

Никаких следов Бестужева так и не отыскалось. Могила его неизвестна.

Хотя кто-то из ближних к нему бойцов уверял, что Бестужева разрубили на части: оттого и нельзя найти тело. И такое могло быть.

В последней своей повести, с говорящим названием «Он был убит», Бестужев писал о некоем своём товарище (на самом деле – о себе самом, конечно же): «…Слава прихотлива, как женщина, и у ней, как у фортуны, завязаны глаза: друг мой не попался ей под руку; он не выслужил у неё ни железного венца Чингисхана, ни петли Ваньки Каина».

Бестужев у славы выслужил своё имя.

Белинский, в своих разборах повестей Марлинского, был прав: отсутствие глубины, замена выражений чувства риторическими возгласами – всё это так.

Шумная известность литератора Марлинского окажется недолговечной; ровный интерес, впрочем, останется – и длится уже скоро как два столетия.

Он вошёл в историю как декабрист – но, мы понимаем, декабристом он оказался лишь в силу некоей бешеной горячности романтического характера, и ещё оттого, что чувствовал себя солдатом своего Отечества, и на тот момент именно так понимал свой солдатский долг.

Тщеславие имело место в его случае? Ещё бы! Но, руководствуясь одним только тщеславием, такую судьбу не вытянешь.

По типу, Бестужев – прямой предшественник Лермонтова и Гумилёва: дерзкий и удачливый воин, в каждом шаге которого вместе с тем чувствовалась приговорённость.

Что-то в его смерти было фаталистское, надломленное, юношеское: не желает простить меня государь – тогда я умру.

Бестужев – в отличие не только от Лермонтова, но даже от, скажем, Катенина – так ни разу и не нашёл слов, полностью адекватных своей судьбе, своему уму, своим приключениям.

Романтическая литература влияла на Бестужева больше, чем сама действительность.

Но если кистью архивариуса смести всю эту пыль, то в какой-то миг вдруг видишь: молодой, высокий, красивый человек примеривается: высока ль стена… – возьму с разбегу. В прыжок взбирается на неё, сшибает с ног противника и, не глядя на его тело бездыханное, бежит к своей неизбежной победе.

Читать его повести целиком – занятие на любителя; но всякий ценитель, обратившийся к Бестужеву, всё равно будет вознаграждён: если не объёмным ощущением, то отдельной фразой, выдающей и образ мышления, и характер этого удивительного человека.

Какой русский офицер не оценит этого достоинства, этой жестикуляции, явленной в прозе Бестужева: «Крепко устал я. От ночи до ночи не слезал с коня. Фуражировка была очень удачна; мимоходом спалили три аула; раза два был в жаркой схватке. Застрелил одного шапсуга из пистолета; он кинулся на меня с шашкою, но заряд иголок вместо пули прошил кольчугу и самого чуть не насквозь. Спасибо за эту выдумку кабардинскому абреку, Ад-ли-Гирею. “Надо бить зверя, не портя шкурки”, – говорил он; чертовская расчётливость!»

Вот ещё, навскидку, из бестужевских, взятых то здесь, то там афоризмов.

«Мужчине ли трепетать перед плаксивым ребёнком – совестью». (Хотя, одновременно с этим, совсем другое: «Распутник скормил душу и силы своей обезьяне».)

Ироническое: «Для меня довольно аршина лент и пары золотых серёг, чтоб влюбиться по уши».

Исповедальное: «У меня одно забытьё – наслаждение, одно сомнение – надежда».

Философское: «Любовь есть дар, а не долг, и тот, кто испытывает её, её не стоит».

Обращение к любимой женщине: «Я и теперь, одетый в мятежное тело… готов купить твою непреклонность, как иные готовы купить твоё падение». До чего ж хорошо!

Или это ещё, ну, отлично же: «Воля у человека не часовой, а вестовой – вечно на побегушках для его прихотей».

«Воображение скачет на почтовых, а размышление тянется на долгих».

«Время существует только для того, кто существует».

«Да и надо, правду сказать, иметь медвежьи рёбра, чтобы идти с голыми кулаками на судьбу».

«У каждого века, у каждого народа была своя совесть, и голос вечной неизменной истины умолкал перед самозванкою. Так было, так есть. Что вчерась почитал иной грехом смертным, тому завтра молится; что считают правым и славным на этом берегу – за речкой доводит до виселицы».