Взвод, приготовиться к атаке!.. Лейтенанты Великой Отечественной. 1941-1945

Зайцева гора — это гряда пологих лесистых высот. Тянется с юга на север. Ледниковые последствия. Водораздел рек. Немцы оседлали эту цепь высот, укрепили их и прочно удерживали. Теперь историки их называют артиллерийскими высотами. А мы тогда, в самом начале сорок второго, попавшие туда, называли ту гряду Зайцевой горой. Они, те артиллерийские высоты, в нашем понятии сливались в одну. Оно и понятно. Когда получаешь приказ атаковать, поднимаешься и атакуешь не гряду высот, а одну из них. Более того, бежишь на один из склонов.

Побежали и мы.

После построения нас покормили горячей кашей. Выдвинули вперед. Прошли мы по лесам и болотам несколько километров. Вел какой-то капитан из штаба полка, вроде начальник разведки. Вывел в конце концов к болоту и сказал:

— Вон туда. Дальше сами сообразите. Вас там уже ждут. — И ушел в тыл.

Подвели нас. Распределили участки между взводами. Ротный собрал нас, лейтенантов, и говорит:

— Ребята, задача непростая. Атакуем после артподготовки. Но артиллеристы основательной обработки немецких позиций не обещают. Мало у них снарядов. Так что вся надежда на наших пулеметчиков. Выделите в помощь каждому расчету еще по одному человеку.

Дальше он указал нам ориентиры. Двигаться во время атаки мы должны были строго на эти ориентиры. Наш ориентир — сгоревший танк на склоне, и дальше — угол березняка.

— Не вздумайте залечь возле танка, — предупредил меня ротный.

Фамилии я его не запомнил. Запомнил только звание — старший лейтенант. И то, что он был пензенский. Из кадровых.

Пришел я в свой взвод, пробрался по ходу сообщения к землянке. Бойцы уже ждали меня. Лица хмурые. У меня, когда я в землянку к ним заполз, наверное, выражение лица тоже было похоронное, хотя я и старался не подавать виду. Моей задачей, как взводного командира, было воодушевить личный состав на выполнение поставленной задачи, а уж потом, во вторую очередь, поднять их из траншеи и вести в атаку.

В атаке мой взвод прожил ровно 14 минут. Через 14 минут, с момента, когда взлетела зеленая ракета, и до момента, когда я понял, что рядом со мной только один живой, санинструктор роты лейтенант Кривенков.

И вот мы с ним потом, два лейтенанта, больше месяца и мытарились между жизнью и смертью.

Добежали мы только до сгоревшего танка. Это был наш легкий Т-26. Сожгли его уже давно. Броня его и заклепки покрылись рыжим налетом ржавчины. На башне и корме толстым слоем лежал снег. Снизу, подтаивая, он уже заледенел. Правая гусеница топорщилась рядом с катками каким-то уродливым, искореженным комом. Несколько пробоин в борту и башне. Пробоины небольшие, сантиметра по три в диаметре.

Танк я успел рассмотреть потому, что успел забежать дальше его шагов на десять-пятнадцать. И только тут услышал голос санинструктора:

— Пашка, нам конец!

Упал в снег. Осмотрелся. Кругом никого. Только позади, внизу, за танком кто-то копошится и стонет.

— Ты почему раненых не перевязываешь? — крикнул я Кривенкову.

Тот выглянул из воронки и сказал:

— Сейчас.

Почему он увязался за мной во время атаки? Боялся, что меня ранят? Или испугался и не знал, что ему надо делать во время боя, что его основная обязанность спасать раненых. Чудак-человек. Потом я ему несколько раз высказывал, что он тридцать раз мог избежать плена. Потащил бы в тыл раненого, а назад… Кто бы его послал под сплошную стену огня? Отсиделся бы там, в своей траншее, пока бы все не утихло.

* * *

— Однажды под Кировом (это теперь районный центр в Калужской области) чуть не попал в плен. Тогда, в сорок втором, это была Смоленская или даже Орловская область. Намечалась операция по взятию «языка». Готовили разведку боем силами роты. Ворваться в их траншею и прихватить живого немца. Пришел комбат и начал нас распекать, что трое суток не можем взять «языка». К тому времени вышел приказ, чтобы не посылать в разведку тех из бойцов и сержантов, чьи семьи находились на оккупированной территории. Боялись — уйдут домой. А у нас в роте почти все — смоленские да витебские. Несколько раз наши разведгруппы пытались перейти линию фронта, но всякий раз эти попытки заканчивались стрельбой на нейтральной полосе и новыми потерями. Пойдут десять — двенадцать, а вернутся шестеро-пятеро и двоих еще раненых в плащ-палатках тащат. Мы и пошли. За «языком». Четверо лейтенантов: Савченко, Кушнеров, Клепсков и я. Я к тому времени уже старшим лейтенантом был.

Пошли лесом.

Стоял июль 1942 года. Не думали мы тогда, что нам в тех местах еще год стоять придется. Только в августе 1943 года мы вперед пошли, к Рославлю.

Идем. Вдруг, слышим, разговор где-то совсем рядом. Немецкий. Немцы разговаривают. Смотрим, а там у них линия окопов. Передний край. А нам саперы сказали, что у них тут разрыв, окопов нет. Значит, успели выкопать. Еще бы чуть-чуть — и мы попали бы им в руки. Сами пришли. Тут у меня, правду скажу, сердце екнуло, задрожало. Мы залегли, полежали и — ползком, не поднимая голов, назад. Ох, как мы ползли! Быстро, как ящерицы. Метров сто почти без остановки. Откуда только сила бралась.