Взыскующие града

Последнее время моего деревенского отдыха было нарушено событием, произведшим на меня невыразимо тяжелое впечатление. Наш священник, страдавший острым алкоголизмом, повесился в лесу, оставив большую семью. Самое событие, похороны, отчаяние семьи и некоторые обстоятельства, сопровождавшие его поступок, сильно потрясли меня, и я до сих пор не могу перестать думать об этом. Перед смертью он просил прощения у всех, с кем ссорился, и сам причастил себя запасными дарами; повесился он на глазах у своего маленького сына, следившего за ним по поручению матери и бессильного что-либо сделать!

Я обещал написать Вам мои соображения по поводу Вашей биографии Достоевского. Она производит впечатление собрания материалов без критической обработки их и переплавления их в некоторое целое. От этого получается какая-то неравномерность, и читатель будет принужден сам производить работу систематизирования биографических фактов. У Вас в первой главе воспоминания А.М.Достоевского занимают более печатного листа (11—30 и 34—42), прерванного только воспоминаниями Кочановского. В третьей из присланных глав на 71 листик приходится 39 листиков крупных цитат — минимум полтора листа печатных. На листках 217—230 — письма Краевскому, страшно интересные как материал, занимают массу места и разобраться в них трудно без обработки и оценки. Описание писем и библиография вообще попадают таким образом в текст, и нить рассказа теряется для читателя, которому местами, может быть, трудно будет разобраться в хронологии и порядке событий. На листках 495—500 Вы приводите целиком рассказ, который сами признаете апокрифическим. В других местах Вы приводите целиком ряд писем, часто повторяющих одно и то же с небольшими вариантами. Повидимому, главная работа, критическая и психологическая, предполагается в монографиях 3-го тома, что опять-таки возлагает на читателя обязанность свести их с биографией в одно целое. Но главное возражение, которое при чтении приходит на ум, это — пользование художественными произведениями Достоевского как материалами для его биографии, без критической переработки этого условного материала: сюда относятся цитаты из "Братьев Карамазовых", а, может быть, и кое-что из "Мертвого дома". Я понимаю, что хочется привести многое, до того все хорошо, но некоторые цитаты, как например, о товарищах Достоевского по каторге (464—468), об Орлове и Кореневе (489—490) и еще кое-что, не относятся прямо к биографии. Конечно, у писателя, который почти сплошь автобиографичен в своих произведениях, не обойдешь их в биографии, но тут нужна какая-нибудь обработка и предположение, что читатель предварительно познакомился с ними. От всего сказанного зависит чрезвычайно большой объем книги: два тома листов по сорока, не считая третьего, составленного из монографий, который при данном характере изложения явится безусловно необходимым. Мне кажется, что, если критически переработать весь материал и сжать все, воспользовавшись монографией для самой книги, то вещь страшно бы выиграла: а вещь очень нужная и своевременная.

Вот все, что я могу сказать Вам вкратце, не вступая в обсуждение частностей и мелочей. Не посетуйте на меня за мою придирчивость; читал я рукопись внимательно и любовно и считаю полную откровенность делом любви и дружбы.

Крепко жму Вашу руку. Храни Вас Христос!

Душевно Вас любящий

Григорий Рачинский.

330.     С.Н.Булгаков — А.С.Глинке[298] <5.09.1911.Москва — Геленджик>

5 сентября 1911 г., Москва

Дорогой А<лександр> С<ергеевич>,

как я рад был получить от Вас закрытку из Геленджика, хоть на короткое время светлый луч прорезал вашу тяжелую жизнь. Спешу известить Вас, что срок представления статей — предельный — отодвигается до 1 ноября и потому опять прошу Вас дописать и прислать статью. Писать о Толстом вообще и трудно и неприятно, даже если не считаться с тем, что Вы называете самобрезгливостью, что и мне не неведомо. Сюда мы приехали с неделю, сравнительно благополучны, хотя с маленьким и возимся. Видел М<ихаила> А<лександрови>ча, он Вас целует. Он за лето отдохнул и на вид поправился, мамаша тоже, хотя мне она показалась все-таки возбужденной.

Видел я в первый раз о. Павла в его новом состоянии. Он трогателен, тих и светел, но "эмпирически" ему очень трудно живется, изба их разваливается, а назначения на место в деревню, м<ожет> б<ыть> и не будет по разным интригам, и живет он между небом и землей. Смотрю и вижу, чего требует по крайней мере от него священство. Он очень нежный и заботливый отец. Там же встретил нового инока — о. Серапиона, — б<ыть> м<ожет> известного Вам Воинова[299].

Здесь по-прежнему я очень ценю и все более привыкаю к Маргарите Кирилловне, — вопреки своей внешности, она человек с редкими деловыми и, по-моему, душевными качествами и, по-моему, искренно хочет служить "русской идее" (не в Соловьевском смысле, а в настоящем).

Обнимаю Вас. Да хранит Вас Господь.

Ваш С.Б.

331.     С.Н.Булгаков — В.Ф.Эрну[300]<10.09.1911. Москва — Флоренция>

10 сентября 1911, Москва

Дорогой Владимир Францевич!