Взыскующие града

<… /> Что новенького сообщить про меня, дорогая моя? Ничего почти, все тоже; только вот то новенькое, что написал разом предисловие к Соловьеву, где кроме объяснения значения этого труда как итога целой умственной жизни, есть очень много тонкой дипломатии, идущей от сердца, по отношению к сотрудникам "Пути", к которым нужно было определить отношение, так как моя книга в политической своей части во многом направлена против них. Думаю, что эту тонкую и деликатную задачу я разрешил так, как ты бы хотела, по крайней мере льщу себя надеждой на это, ибо об этом думал и старался <… />

415.     С.А.Аскольдов — В.Ф.Эрну[1306] <20.01.1913. СПб — Рим>

20 января 1913 г.

Дорогой Владимир Францевич!

Посылаю Вам две рецензии о Сковороде. Розанова, несмотря на все усилия, не разыскал. Через два дня еду в Москву читать реферат в РФО "Время и его религиозное значение" — реферат по существу чисто философский[1307]. Проблему времени развиваю в духе Бергсона[1308], но с некоторыми добавлениями и с полемикой против понятия времени как числа и 4-го измерения. Жалко, что Вас там не будет. Кажется, нет в Москве и Бердяева. До меня дошли слухи о каком-то будто бы разрыве его с москвичами, хотя и не принципиальном.

Пока будьте здоровы и благополучны. Кланяюсь Евгении Давыдовне.

Любящий Вас С.Алексеев

Неужели от Сковороды не осталось ни одного портрета, его очень не хватает в Вашей книжке.

416.     Е.Н.Трубецкой — М.К.Морозовой[1309] <10.02.1913. Бегичево — Москва>

<… /> Отвечаю на полученный от тебя сегодня обвинтельный акт <… />

"Я не люблю Булгакова" — это неверно. Я его очень ценю и ему симпатизирую. Все, что могу сказать, это, что общность наших занятий не способствует, а наоборот препятствует еще большей между нами близости. И в этом не я один виновен, точнее говоря, оба невиновны. Он говорит, что я "всем нутром" не понимаю Соловьева и даже неспособен его понять; я же со своей стороны не могу переварить превращения Софии во вселенскую хозяйку. Не спорю, сближение между нами все-таки может произойти вопреки этому, но как же тыхочешь, чтобы именно это служило элементом сближения?

"Я не смею больше любить Северцова[1310]". Каюсь, — виновен, все-таки люблю больше. И может быть этому способствует и то, что такого препятствия к близости нет. Нет того острого взаимного отрицания и взаимного оскорбления в той области, которую особенно горячо принимаешь к сердцу.

"Я не смею говорить с «Пометой» о каррикатурности булгаковских фантазий на соловьевские темы" и «Помета» не смеет его ругать. — Увы, виновен я, но она виновна только тем, что у нее есть эстетический вкус, которого у Булгакова нет вовсе. Кстати, выражение "вульгарные мысли" в отношении к нему употребил в разговоре со мною С.А.Котляревский, а не я.

В заключение обещаю тебе, что постараюсь быть не только мил, но и нежен с Булгаковым и буду либить его, но любви к его литературным упражнениям ты от меняне требуй: этого органически не могу. Вообще же, к чему ты начинаешь этот разговор, когда ты знаешь, что я из книги моей вытравляю всякие следы каких-либо нападок на него? <… />

417.     М.К.Морозова — Е.Н.Трубецкому[1311] [? 1913. Москва — Михайловское?]

<… /> Завтра у нас боевое заседание в "Пути". Я очень воинственно настроена, Рачок даже испугался моей энергии. Поддержанная тобой, я хочу завтра многое высказать Булгакову! <… />

418.     С.Н.Булгаков — А.С.Глинке[1312] <13.02.1913.Москва — Симбирск>

Дорогой Александр Сергеевич!

Отчего нет от Вас вести? Пишется ли Саров и Д <ивеевск /> ий? Здоровы ли Вы и Ваши? — Имею сообщить Вам печальную весть: наш авва серьезно болен, у него Мамонов находит болезнь сердца (миокардит), он лежит пластом, мамаша волнуется, ему нужен санаторий, она слышать не хочет, вообще положение тяжелое. Помолитесь о нашем друге и учителе!

В Москве Н.А.Бердяев. Мы встречаемся внешне хорошо, но остается какая-то дальность и отчужденность. Это и естественно: пишет он свое "творчество" и на нем уперся, хотя, верится, что это больше упорство, а не подлинная его сущность. Был в Москве В.В.Зеньковский. Встретились мы хорошо, и все прежнее изгладилось окончательно. Но возникли новые трудности уже реальные: работа о Гоголе, при содержательности и глубине, по форме оказалась очень плоха. Пришлось поговорить и с ним, и он впал в подавленность, особенно от разговора с Григорием Алексеевичем; не знаю, чем кончится, захочет ли и сможет ли он еще поработать над формой. Он сам признает, что не обращал на нее никакого внимания.