Взыскующие града

<… /> Вчера писал конспект для беседы, которая велась в Соловьевском обществе[1627]. Позавчера писал рецензии для "Голоса Москвы" — т.е это кроме утренних серьезных занятий, когда я пишу "Время славянофильствует" <… /> Вчера было заседание нашего общества. Я в виде вступления рассказал своими словами с добавлениями свою статью о германской культуре (предназначавшуюся для "Утра России"). Я прилагаю тебе отчет. Он очень перевран. Вяч<еслав /> говорил совсем не то. Бедный репортер сбежал с половины заседания (чтобы поспеть с своей заметкой) и получил поэтому совсем неправильное впечатление. Когда я кончил вступление, поднялся гвалт и суматоха, записалась бездна "ораторов". Ильин[1628], бледный и злой, подошел ко мне и спросил, разрешаю ли я ему возражать на тему "Кант—Крупп". При этом он угрожающе показывал "Русскую Мысль" с моей статьей и добавил, что он пришел специально затем, чтобы напасть на меня. Я сказал ему, что его возражение против Канта-Круппа разобьет прения, которые будут вертеться не на мне, а на положительном обсуждении специальной темы "о нашем отношении к германской культуре", а потому я предложил ему собраться в небольшом круге лиц и обсудить сообща Канта-Круппа. На это он мне сказал, что я выступал против Канта публично, и он так же хочет против меня выступить публично. Тогда я предложил ему на следующей неделе устроить особое заседание на интересующую его тему, в котором я прочту вторую часть "От Канта к К<руппу />", читанную мной в Петербурге. Совет принял мое предложение и я буду в скорости иметь удовольствие сразиться с Ильиным. Узнав, что на этом заседании о "Канте-Круппе" не будет говориться, многие сняли записи, и все же осталось 12 ораторов! Заседание прошло очень оживленно и полнозвучно. Говорили 3-4 германофильствующих молодых человека, не знающих о Германии "мы пишем или нам пишут" — но они, высказавшись на полной свободе, были совершенно преодолены внутренно уничтожены речами "религиозных философов". Чудесно говорил Булгаков и, что удивительно, Вышеславцев, который выступал раньше против меня. Тут вдруг обнаружился неожиданный консонанс! В заключение я сказал свое слово, сокрушительно игривое в первой части и весьма возвышенное во второй. Поистине я сам себе изумился: слова лились свободно, плавно и остановился как раз в том месте, в котором нужно было остановиться. Все остались несколько потрясенными. Маргарита Кирилловна очень живо мне выразила сочувствие, Мария Михайловна была в восторге, Вячеслав сегодня пространно выражал мне свою позицию. Как я узнал, Рачинский в самых сильных местах моей речи восторженно дергался в сторону Трубецкого, подмигивая глазом: "знай наших". Словом, вышло чрезвычайно удачно, и оттого, что мне удалось сказать хорошо то, что нужно было сказать, я заснул спокойно и сегодня провел день в полном обладании сил. <… />

543.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <20.01.1915. Москва — Тифлис>

20 января 1915 г.

<… /> Эти дни я совсем замотался. Представь, в два дня (позавчера и вчера) я написал большой фельетон — 9 стр., ответ Бердяеву. Он с яростью напал на нас вчера в фельетоне "О вечно бабьем в русской душе"[1629] и нужно было ему отвечать. Статья вылилась страшно легко и все же 9 стр. в два дня для меня слишком много и я сегодня разбит[1630] <… />

Когда я читал статью Ивановым — они дико смеялись, Вячеслав от смеха наливался кровью до того, что я переставал читать. Он говорит, что я во всех отношениях превзошел себя и он просто в восторге от остроумия и блеска статьи. Никто из них не нашел никакой грубости. Только вот не знаю, что делать с нею. Для "У<тра /> Р<оссии />" она велика, попробую устроить в "Бирж<евые /> Ведам<ости />", где появилась статья Бердяева. Вчера неожиданно появился Павлуша. Вызвал меня вниз и мы пошли гулять по бульвару. Снегу намело безумно и мы прямо погибали в сугробах. Представь наше изумление, когда навстречу нам появился Вячеслав. Узнав о приходе Павлуши, он спустился на бульвар и долго искал нас, поминутно рискуя упасть при его неумении ходить. Это было с его стороны "сверхгероически". Так мы и походили еще втроем по ухабам. Павлуша приехал с необыкновенными целями. Он с санитарным поездом едет на передовые позиции. Будет служить, причащать раненых и умирающих. Когда он перебывает у знакомых, у которых нет детей — он придет к нам, потому что в Посад он не вернется, а сам он кори[1631] не боится. Пока что он получил отпуск из Академии на месяц. Мне бесконечно нравится это его решение, с каким бы удовольствием я поехал с ним, хотя бы в роли дьячка. Он вошел и через швейцара передал свою книжку об идеализме[1632] с надписью тебе и мне <… />