Взывая к мифу

Великий боже, явись хоть один-единственный раз! – вскричал Старбак. – Никогда, никогда не изловить тебе его, старик. Во имя Иисуса, довольно! Это хуже сатанинского наваждения. Два дня сумасшедшей погони, дважды разнесены в щепы вельботы; собственная твоя нога во второй раз выломана из-под тебя; твоя злая тень исчезла; все добрые ангелы наперебой спешат к тебе с предостережениями; чего еще тебе нужно? Неужели мы должны гоняться за этой дьявольской рыбой, покуда она не утопит всех до последнего человека из нашей команды? Неужели мы позволим ей затянуть нас на самое дно морское? Или отбуксировать нас прямо в пекло? О, о! это богохульство продолжать и дальше нечестивую охоту!

На что Ахав отвечает:

Старбак, в последние дни я чувствую к тебе какое-то странное влечение; с самого того часа, когда – ты помнишь – мы увидели нечто в глазах друг друга… Ахав всегда останется Ахавом, друг. Все, что свершается здесь, непреложно предрешено. И ты, и я мы уже сыграли когда-то свои роли в этом спектакле, который был поставлен здесь за многие миллионы лет до того, как начал катить свои волны этот океан. Глупец! Я только подчиненный у Судеб, я действую согласно приказу.

Да, действительно, он действует по приказам – как и Мефистофель у Гете в «Фаусте», который действует по приказу Люцифера. Чуть позже Ахав восклицает:

О! Господи! что это пронизывает меня с головы до ног, оставляя мертвенно-спокойным и в то же время полным ожидания? застывшим в дрожи? Будущее проплывает передо мной пустыми очертаниями и остовами; а прошлое словно затянуто дымкой.

На третий день (это наводит на мысль о параллелях с последними тремя днями в истории с распятием Христа), когда в большого белого кита снова вонзается гарпун за гарпуном:

«Навались!» – вскричал Ахав гребцам, и вельботы стремительно понеслись в атаку; но разъяренный вчерашними гарпунами, что ржавели теперь, впившись ему в бока, Моби Дик был, казалось, одержим всеми ангелами, низринутыми с небес.

Ахав восклицает:

О, одинокая смерть в конце одинокой жизни! теперь я чувствую, что все мое величие в моем глубочайшем страдании. Э-ге-гей! из дальней дали катитесь теперь сюда, вы, буйные валы моей минувшей жизни, и громоздитесь, перекрывая вздыбленный, пенный вал моей смерти! Прямо навстречу тебе плыву я, о все сокрушающий, но не все одолевающий кит; до последнего бьюсь я с тобой; из самой глубины преисподней наношу тебе удар; во имя ненависти изрыгаю я на тебя мое последнее дыхание. Пусть все гробы и все катафалки потонут в одном омуте! уже если ни один из них не достанется мне, пусть тогда я буду разорван на куски, все еще преследуя тебя, хоть и прикованный к тебе, о проклятый кит! Вот так бросаю я оружие!

И Ахав бросает свой последний гарпун. Он настолько обезумел от своей жажды мести, что прыгает на кита, запутывается в своих собственных веревках и оказывается привязан к спине животного[220]. Он тонет в водах океана, в океане своей великой ненависти.

Но это еще не все. Разъяренный белый кит атакует судно. Он вздымает нос корабля вверх и ломает его на части. «Корабль! Великий боже, где корабль?» – кричат моряки.

Затем Моби Дик в ярости утаскивает вельботы вместе с цепляющимися за них людьми под воду. После он обращает свою силу на корму судна, атакуя ее сзади, и она также исчезает под поверхностью океана[221].

…и птица небесная, с архангельским криком вытянув ввысь свой царственный клюв и запутавшись пленным телом во флаге Ахава, скрылась под водой вместе с его кораблем, что, подобно свергнутому сатане, унес с собой в преисподнюю вместо шлема живую частицу неба. Птицы с криком закружились над зияющим жерлом водоворота; угрюмый белый бурун ударил в его крутые стены; потом воронка сгладилась; и вот уже бесконечный саван моря снова колыхался кругом, как и пять тысяч лет тому назад.

Эпилог начинается с цитаты из Книги Иова, которую произносит Исмаил, плывущий на бревне:

И спасся только я один, чтобы возвестить тебе.

ДРАМА СЫГРАНА. Почему же кто-то опять выходит к рампе? Потому что один человек все-таки остался жив.