Взывая к мифу

Как мы видим на примере этой пассивной и озлобленной женщины, бесконечная игра которой нацелена на доказательство того, что ей не может помочь и целый мир, мифы, живущие в каждом конкретном индивидууме, можно распознать в подобных воспоминаниях раннего детства, в которых эти мифы уже абсолютно четко отражены. Это не означает, что какое-то воспоминание имеет в центре реально произошедшее событие – мы никогда не сможем узнать, случилось что-то или нет. Более того, совершенно все равно, о реальном событии данное воспоминание или о выдуманном. Вообще говоря, сам пациент не может быть уверен, на самом деле что-то произошло или это результат мечтаний, сновидений, игры воображения. Это та же самая проблема, с которой столкнулся Фрейд, когда развивал свои теории детской сексуальности на основе тех «воспоминаний», которыми делились с ним изнасилованные своими отцами пациентки – женщины викторианской эпохи. Поначалу Фрейд воспринимал эти «откровения» как имевшие место факты, но затем, к своему неудовольствию, начал подозревать, что многое было мифами, а не тем, что случилось на самом деле. Но истории имели одинаково большое значение как мифы о ребенке, подавляемом высокомерным отцом из той же викторианской эпохи, воспринимавшим свою убежденность в том, что ребенок должен исполнять все его желания, как нечто совершенно естественное. Подобные рассказы действительно важны как мифы, и такого рода процесс создания мифа вокруг некоторого события – реального или воображаемого – является существенным моментом[50].

Для памяти нужны мифы

Память зависит главным образом от мифов. Происходит некое событие – в реальном мире или в воображении, – которое отображается в нашем сознании; в своей памяти мы изо дня в день придаем ему различные формы – как глине, и вскоре из этого события мы создаем миф. Затем этот миф сохраняется в нашей памяти в качестве примера того, как поступать в похожих ситуациях в будущем. Миф сообщает нам об истории событий, происходивших непосредственно с пациентом, не слишком много, но он достаточно детально говорит о той личности, в которой сложились эти воспоминания, ибо этот конкретный человек переосмысливает данное событие, придает ему форму, расцвечивает какие-то его моменты и добавляет детали. И мы получаем откровенную картину личности этого человека, его жизненной позиции, общего отношения к жизни. Как бы сказал Сартр, «миф – это поведение трансцендентности».

Миф рождается в детских усилиях найти смысл в том странном, что этот ребенок лично испытывает и переживает. Миф выстраивает эти переживания в нечто упорядоченное, объединяя и то, и это в нечто единое. Он является размышлением о том, что же в результате всего этого получается. Миф исходит из потребности человеческого разума в единстве и взращивается в творческих процессах памяти. Для ребенка рождение своего мифа – это облегчение (в большей или меньшей степени). Очень часто случается так, что миф является единственным, на что детская психика может опереться; и независимо от того, болезненно этот миф воспринимается или нет, он будет причинять боль в меньшей степени, чем событие, случившееся в реальности. Мифы оказывают успокаивающее боль действие, даже если – или мы можем сказать: скорее если – они повествуют о весьма жестоких вещах. Как написала поэтесса Сьюзэн Мусгрейв:

Ты ведь заперт
в жизни,
которую ты выбрал,
чтобы помнить[51]

.

Выбор обычно бывает бессознательным, но оказывается тем не менее эффективным.

Детские воспоминания человека, например, второго или третьего года его жизни – это как максимум событие-другое, в то время как тысяча других вещей, случившихся с ним в это же время, просто забывается. Младенца кормят три раза в день, 365 раз в году укладывают на ночь спать, но он все это забывает, запоминая только что-то одно. Поэтому воспоминания никак не завязаны на частоту повторения одних и тех же событий – и правда, мы больше всего склонны забывать вещи, которые делаем чаще всего, например, то, как мы встаем с постели по утрам. Память должна иметь какое-то особое значение, нести в себе какой-то важный смысл для маленькой девочки или мальчика.

В вышеприведенном примере с Адриенн в ее памяти запечатлелись два события. Время добавило красок, а миф оказался подкрепленным мотивом «несчастливого детства». Вскоре эти воспоминания приобрели у нее форму мифа, которым она через двадцать пять лет поделилась со мною – своим психоаналитиком. Адриенн проживала свой вторичный миф, сложившийся на базе пережитого ухода из жизни ее деда («я бессильна сделать что-то со своими жизненными проблемами»), но ее первичный миф состоял в том, что она получала удовлетворение от того, что не давала миру себе помогать. Таким образом, она продолжала всю свою жизнь играть в ту же игру, в которую играла со своей матерью («Я отчаянно нуждаюсь, но мир совершенно бессилен и не может ничего для меня сделать»).