Взывая к мифу

Ответ на вопрос о том, где проходят границы психотерапии, иллюстрируется тем, что Вергилий покидает Данте, когда они уже прошли через весь ад и почти что миновали чистилище. Когда оба поэта увидели первые очертания рая земного, как указывает Чи-арди, Вергилий «произносит свои последние слова, так как поэты теперь уже достигли пределов РАЗУМА, и Данте теперь волен следовать любому своему позыву – он уже полностью очищен от всех следов греховности»[134]. Поэтому они друг с другом прощаются, испытывая при этом смешанные чувства: печаль по поводу расставания, а также своего товарищества и одиночества, но и энтузиазм в своем стремлении к будущему. В один момент (спустя еще три песни) Данте снова взывает к Вергилию:

Я глянул влево, – с той мольбой во взоре,
С какой ребенок ищет мать свою
И к ней бежит в испуге или в горе…
Но мой Вергилий в этот миг нежданный
Исчез, Вергилий, мой отец и вождь,
Вергилий, мне для избавленья данный[135]

.

Вместо Вергилия появляется Беатриче как олицетворение искупления и блаженства. Параллель такова: наша терапия – это пролог к жизни, а не сама жизнь. Мы, как и Вергилий, стремимся помочь другому человеку до тех пор, пока он не окажется в состоянии сам «вкусить плод свободы», конечно, совершая при этом вполне понятные ошибки, которые и требуют присутствия психотерапевта. А далее он пойдет вперед к тому моменту, когда «свободен, прям и здрав твой дух»[136].

Свобода любить

Обратим внимание на то, что эта самостоятельная жизнь, к которой идет Данте (как и наши пациенты), это жизнь как единение с другими, а точнее – как свобода любви. Кажется, именно это является объяснением того, что поводырями в самом конце «Чистилища» и в «Рае» являются женщины и почему именно Беатриче выведена как та спасающая Данте сила, в самом начале пославшая ему на помощь Вергилия. И именно в этом призыве Беатриче заключается то, чем Данте напоминает современного анализанта.

Беатриче является чисто личным мифом – это флорентийская девушка, знакомая Данте, впечатления от смерти которой сподвигли его на написание своей первой великой поэтической работы «Новая жизнь» (La Vita Nuova). Ее новое появление в «Чистилище» показывает нам, что Данте успешно преодолел крайне болезненное чувство утраты (возможно, именно эта травма и направила его в темный лес?) путем мистического воссоединения с любимым образом своего детства (они впервые повстречались друг с другом, когда ему было всего девять лет). Она живет в реальности разума и сердца Данте. Можно задать себе вопрос: чем она является для дантовского разума? Можно предположить, что она – ядро и сердце того вдохновения, которое посещает Данте, его духовные устремления и метания, ощущение того, что его ведет что-то неземное. Эту воображаемую встречу, наверное, можно сравнить со сценой «мирского воскрешения» в романе Вильгельма Йенсена «Градива», о которой Фрейд написал обширное, объемом с целую книгу, исследование. В обоих произведениях фигура женщины из юности главного героя появляется в совершенно другом контексте, в другой обстановке с целью возродить любовь и вернуть радость в сердце и душу ее страждущего поклонника. Можно вспомнить и других классиков, которые в своих произведениях поставили женщин в такую ключевую позицию: трагедия «Фауст» Гете, в которой такая значимость придается вдохновляющей силе, исходящей от Елены и от «Царства Матерей»; или «Пер Гюнт», когда Ибсен заставляет Пера Гюнта – для его же спасения – возвратиться к Сольвейг. В своих эссе, посвященных концепции «анимы», Юнг особо выделяет три романа Г. Р. Хаггарда – «Она», «Ее возвращение» и «Дочь мудрости» – как самые лучшие описания восполняющего либидо объекта. Он утверждает, что этот миф имеет особое значение для пациентов, уже достигших «среднего возраста».