Weird-реализм: Лавкрафт и философия

Это один из величайших и важнейших пассажей Лавкрафта. Поскольку мы уже анализировали его в первой части книги, здесь мы можем лишь кратко пробежаться по нему. В этом пассаже описывается мертвое тело Уилбера после того, как его убивает одна из сторожевых собак, которые всегда его ненавидели. Более не скрытое одеждой, его тело оказывается омерзительным в своей странности. Полностью испортить этот пассаж можно было бы, целиком заменив его на краткое «никакое человеческое перо неспособно описать его». Это было бы не только плоским литературным клише, но и не давало бы нам никакого указания или аллюзии на то, каким именно образом труп сопротивляется описанию. Напротив, Лавкрафт отстраняется от клише, называя его шаблонным и не вполне добросовестным, при этом балансируя на грани полной неописуемости. Завершающая часть пассажа восхитительно абсурдна: «...Его не смог бы ясно вообразить тот, чьи представления слишком тесно связаны с привычными на Земле формами жизни и с тремя известными нам измерениями, было бы совершенно справедливо». О, если бы только мои представления не были столь тесно привязаны к обычным формам жизни на Земле и к известным нам трем измерениям!

Следуя за этой «вертикальной» аллюзией к неописуемым «общим впечатлениям» от тела, Лавкрафт обращается ко второй, горизонтальной технике кубистско-гуссерлианского толка, умножая абсурдное множество конкретных черт, которые почти невозможно объединить в одну сущность: «Спина была разукрашена черно-желтыми узорчатыми разводами и смутно напоминала чешуйчатую кожу некоторых змей. <...> ...Откуда-то из брюшины произрастало десятка два причудливо изогнутых зеленовато-серых щупальцев с красными присосками. Их расположение было в высшей степени странным и наводило на мысль о симметрии неведомых космических миров, лежащих далеко за пределами Солнечной системы. <...> ...Заканчивались они [ноги] мощными ребристыми утолщениями, в равной степени не похожими ни на лапы с когтями, ни на копыта. При дыхании существа окраска его хвоста и щупальцев ритмично меняла цвета; эта способность была, по-видимому, унаследована им от далеких неземных предков, для коих это было обычным явлением» (DH 389-390; ДУ 119-120 — пер. изм.). Это нагромождение образов не то чтобы находится совсем за гранью визуализируемого, но оно перегружает воображение читателя, и даже умелому художнику пришлось бы потрудиться, чтобы изобразить такое тело хотя бы с минимальной степенью достоверности.

34. Что-то вроде дневника

«Помещенная в огромном гроссбухе и состоявшая из странных и с трудом различимых символов рукопись была, судя по обилию пробелов и разнообразию чернил и почерков, чем-то вроде дневника; она поставила в тупик...» (DH 391-392; УД 122).

После смерти Уилбера обнаруживается, что его дом заполнен множеством странных книг; в их числе описанная выше. По восхитительной иронии, их отправляют именно туда, где Уилбер был убит сторожевой собакой: в библиотеку Мискатоникского университета. Толстая, странная книга, описанная в данном пассаже, заполненная загадочными символами, добавляет истории атмосферности. Но по-настоящему интересен вот этот фрагмент: «...Рукопись была, судя по обилию пробелов и разнообразию чернил и почерков, чем-то вроде дневника». Нет ничего странного в том, что каждый жанр личных записей обладает индивидуальными чертами, косвенно указывающими на его природу. Обычно это даже не проблема, поскольку большинство написанных от руки документов пишутся не тайнописью, и содержание документа дает понять, что он из себя представляет. Однако перевод в шифр делает содержание совершенно чуждым (хотя впоследствии выясняется, что документ написан на английском), и нам приходится полагаться на формальные свойства, определяя, что это такое. Если мы просто читаем исторический дневник, написанный обычным образом, мы можем и не замечать каких-то особенных пробелов или «разнообразия чернил и почерков», но ученые Мискатоникского университета необычно внимательны к таким мелким деталям.