Weltschmerz или Очерки здравомыслящего человека о глупости мироустройства

– Да не переживай ты так, – пробормотал он с акцентом, который я едва разбирал. – Когда-нибудь вырастешь и сам напишешь газету, которую я не смогу прочесть.

Отца я не видел с тех пор, как мама однажды заставила спрятаться за вешалкой. Между собой они нередко разговаривали на повышенных тонах, со мной же таким образом, только медленно, общались почти все, но в этот раз что-то явно было по-другому. Я жался к стене, и от их криков почему-то представилось, что у меня в животе помехи, как почти на всех каналах кроме первых двух. Последнее, что я слышал от отца, был хлопок дверью. На самом деле перед этим было ещё: «Дура! Положи нож». А до того только:

– Делай. Если можно продать. Если нельзя – сырым жри, – так говорил отец.

Затем появился Муж мамы, а за ним и сама мама: теперь ей больше не приходилось постоянно работать, однако, если честно, этому факту я как раз был не очень-то и рад. А вот Муж хороший, не то, что мама. Когда она заявила, что должна уехать на несколько дней, он не заставлял меня ходить в садик. После её возвращения мы, точнее он, сказал, что машина просто ни разу не завелась. Правда, за ложь нас всё же наказали появлением брата.

Кроме маминого Мужа у меня есть ещё один друг, который никогда не ругается. Всё потому что он не слышит, говорю я или нет. Он глухой, но умеет говорить. Правда только одно слово, но для меня и этого достаточно. Ему с особой жестокостью вырвали уши и забили их песком. Мама сказала, что брата нашли в капусте, но, если он ещё раз тронет моего кролика, второй раз его найдут уже в дёнере. Но иногда я всё же завидую Зайке: все эти крики проходят мимо него.

Сегодня мама не разрешила остаться дома, и я поплёлся за её Мужем. Он как обычно приоткрыл дверь и помог мне пристегнуть ремень.

Очнулся я уже в больнице и, первым, что услышал был плачь бабушки за дверью: «В стране крематориев сколько хошь, а гроба дешёвого днём с огнём не сыщешь».

Я не так хорошо помню, что происходило дальше, когда мы снова стали бедными. Помню, как болтал ногами в грязных белых кроссовках с развязанными шнурками и уже почти доставал до пола, а мама комкала вещи и заталкивала их в глубокие клетчатые сумки. Я хотел утешить и обнять её, но она всё время отгоняла меня. Мне было её жаль. Ещё было жаль зарубки на обоях – они тоже остались дома.

Автобус остановился напротив стены, опутанной колючей проволокой. Нас всех заставили выйти, спросили, куда мы едем. Мама что-то объяснила, и нас отпустили. Уже сидя в автобусе, я почувствовал щемящее одиночество и сразу понял, в чём дело. Я попытался закричать, но только бился затылком о спинку кресла и мычал. Люди вокруг один за другим оборачивались, и мама всё крепче прижимала руку к моему рту, дышать становилось ещё тяжелее. Брат заворочался во сне: вот-вот и он тоже заплачет.

– Зайка! Зайка, там. Там Зайка! – вою я от беспомощности, – Мой… Мама!

Жена кладёт мою голову себе на живот и долго гладит по щеке. Холодное обручальное кольцо вынуждает окончательно проснуться.

– И что, часто тебе снится этот сон?

– Последний раз было после командировки. И вот сейчас снова, – не поднимая глаз, признался я.

Мы снова помолчали. Она положила немного загрубевшую от работы ладонь мне на грудь. К этому моменту свет ночника уже окончательно перестал слепить, и сонливость накатилась снова.

– Вот чего до сих пор не понимаю: получается, ты не обратил внимание на пропажу отчима, но потеря кролика заставила тебя заговорить?

– Ну, это не первый мой отец и не последний, а вот Зайка был со мной всегда. К тому же…

Она стиснула зубы и прижалась ближе: «К тому же?».

– Мама тогда не выдержала, сказала: «Да брось ты этого урода. Будет у тебя другой, не это позорище». Ты и представить не сможешь, сколько раз из-за кухонной двери я подслушивал её разговоры. Точно то же самое её подруги говорили про меня.

Супруга поцеловала меня в макушку и потёрлась носиком о мою щетину:

– Оch, Schatz («Ох, малыш»), а ты представить не можешь, сколько раз то же самое говорили мне. Но я же до сих пор с тобой.

Что было не так с ней, я уточнять не решился. Вряд ли она знает обо всех своих недостатках, но расстраивать жену попусту не хотелось. В самом деле, что бы это ни было, её я точно никогда не потеряю.

А вот газету мою он действительно так и не прочёл.

Искренне Ваш,

Продавец свободы

Schadenfreude или Необъяснимое злорадство

Звонок на стойке регистрации раздался в 3:17 по полуночи: привыкший относиться к ночной смене как к формальности и не сразу успевший стряхнуть с себя сонную контузию, я запомнил время на часах с точностью до минуты. Правда не уверен, на каких именно.

Я зевнул, скинул ноги со стола, затем приосанился и поднял трубку, дребезжащую уже только за счёт возмущения гостя:

– Комната! У меня не работает комната.

Я плотно зажмурился, помассировал веки и проморгался – я сплю, или этот сюр происходит на самом деле?

– А включить и выключить Вы не пробовали?

Постоялец на чистейшем восточном наречии молчал мне в ухо, пока нам обоим наконец не надоело. Он выразительно цокнул, и я услышал, как капельки слюны ударились о телефонную трубку.