Will. Чему может научить нас простой парень, ставший самым высокооплачиваемым актером Голливуда

— Пэм, сегодня в лагере правда был большой джазовый оркестр, конкурс танцев и тромбон?

Пэм закатила глаза.

— Чего?! Нет, конечно. Это был музыкальный автомат, мам. Уилл целый день стоял там и слушал музыку — даже в бассейн не пошел.

Мамуля посмотрела на мисс Фреду.

— Я же говорила.

Я расхохотался — мамуля выиграла этот раунд, но я хотя бы победил мисс Фреду.

Мое воображение — это дар, а когда он совмещается с моим умением работать, с неба начинает идти дождь из денег.

Мамуля всегда больше всего во мне любила мое воображение (и то, что я хорошо учился). У нее ко мне немного странное отношение. Она любит то, как я валяю дурака, но требует, чтобы я был умным.

Когда-то в жизни она решила, что может говорить только о важном: об образовательной реформе, инвестициях в будущее, недобросовестных законах в сфере здравоохранения. Она «не терпит глупости». Они с папулей вечно спорили обо всем на свете.

— Интеграция — это худшее, что происходило с черными, — категорически заявлял папуля.

— Я тебе не верю, Уилл, — ты просто пытаешься меня позлить, — отмахивалась мамуля.

— Нет, ты послушай, Кэролайн! До интеграции у нас все было свое. Черный бизнес процветал, потому что ниггерам приходилось покупать у ниггеров. Химчистка, ресторан, мастерская — все были нужны друг другу. Но как только черным разрешили есть в Макдоналдсе, вся наша экономическая инфраструктура пошла коту под хвост.

— Так ты считаешь, что лучше было бы растить детей в рабстве или сегрегации? — говорила мамуля.

— Я считаю, что, если бы фонтан принадлежал ниггерам, то ниггеров нанимали бы его чинить.

Мамуля никогда бы так не сказала папуле в лицо, но нам она всегда повторяла:

— Никогда не спорь с дураком, потому что со стороны не поймешь, кто из вас дурак.

Если она прекращала с тобой спорить, сразу было ясно, что она думает о твоей точке зрения.

Когда я выдумываю глупости, груз ее забот о мире становится легче. Но ей нужно, чтобы я говорил и умные вещи. Она считает, что я смогу выжить, только если буду умным. Ей нравится, когда соотношение ума и глупости составляет где-то 60 к 40. Она — моя лучшая зрительница. Есть в ней какая-то неведомая ей самой часть, которая меня все время подначивает.

Ну же, Уилл, глупее, умнее, глупее, умнее…

Мне нравится закинуть ей с виду ужасную глупость с умным зерном внутри и ждать, клюнет ли она. Мой любимый момент — выражение ее лица, когда она замечает умную вещь в дурацкой обертке.

Юмор — это продолжение ума. Трудно быть по-настоящему смешным, если ты не очень умен. А смех — это мамулино лекарство. В каком-то смысле я — ее маленький доктор, и чем больше она смеется, тем нелепее, умнее и грандиознее то, что я придумываю.

В детстве я пропадал в своем воображении. Я мог грезить бесконечно — для меня не было лучшего развлечения, чем миры моих фантазий. В лагере и впрямь был джазовый оркестр. Я слышал трубы, видел тромбон, штаны с подтяжками и соломенные шляпы, танцоров на сцене. Миры, которые мой разум создавал и населял, были для меня так же реальны, как «явь», а иногда даже реальнее.

Этот постоянный поток образов, цветов, идей и глупостей стал моим пристанищем. А потом возможность разделить с кем-то это пространство, перенести кого-нибудь туда, стала наивысшей формой счастья. Мне нравится полностью завладевать вниманием людей, сажать их на аттракцион эмоций, гармонирующих с порождением моих фантазий.

Для меня грань между фантазией и реальностью всегда была тонкой и прозрачной, и я мог легко пересекать ее туда и обратно.

Беда в том, что фантазия одного человека — это ложь для другого. У себя в околотке я прослыл заядлым вруном. Друзья никогда не верили моим словам.

Эта странная причуда осталась со мной и по сей день. Она стала вечным поводом для шуток в дружеском и семейном кругу: мои истории надо всегда делить на два или на три, чтобы понять, что случилось на самом деле. Иногда я рассказываю историю, а приятель смотрит на Джаду и спрашивает:

— Так, а что было на самом деле?

Но тогда другие дети не понимали, что я не врал о своих ощущениях — это мои ощущения врали мне. Я терялся и с трудом отличал реальность от вымысла. Это стало моим защитным механизмом — мой разум даже не задумывался о правде. Я думал: что надо сказать, чтобы всем стало лучше?

Но мамуля меня понимала — ей нравились мои странности. Она позволяла мне вдоволь дурачиться и творить.

Например, большую часть детства у меня был воображаемый друг по имени Маджикер. Многие дети проходят через фазу воображаемых друзей — обычно в возрасте от четырех до шести лет. Эти воображаемые друзья — аморфные личности, у которых обычно нет какой-то конкретной формы или характерных черт. Воображаемый друг хочет того же, что и ребенок, не любит того же, что и ребенок, и так далее. Он создан, чтобы акцентировать внимание на желаниях и чувствах ребенка.