Will You Love Me Tomorrow? (СИ)

–

Маленький номер на втором этаже ожидаемо уютный, с теплым ковром на полу, двумя кроватями и тяжелой деревянной мебелью. За дверью – очевидно, ванной – шумит вода, из-под одной постели торчит край коробки, привезенной Тиерсеном, а на столике у двери валяются ключи от его машины. Тиерсен сразу убирает их в карман, а потом свинчивает крышку у бутылки, отхлебывая из горла. По дороге сюда он взял джина в баре, стараясь игнорировать странные взгляды. На него, как ни странно, косились куда больше, чем на Цицеро, хотя тот, слегка ссутулившийся, с кровоподтеками – от собственных зубов, но они не знают – под нижней губой, прикрывший шею растрепанными волосами, и выглядел больше похожим на жертву избиения, чем на только что отлично потрахавшегося человека.

Тиерсен оглядывает номер и мелко глотает джин. Цицеро наскоро расшнуровывает ботинки перед тем, как наступить босыми ногами на ковер.

– Ты снимаешь обувь? – без иронии интересуется Тиерсен.

– Джохар ругается, – Цицеро морщит нос. – "По такому красивому ковру – и в засраных ботинках!". Да говно этот ковер, – он шкрябает мозолистой подошвой по ворсу, и Тиерсен не выдерживает, улыбается.

– Восточные традиции, гляжу, в тебе приживаются, а вот приличия не очень, – он коротко смеется.

– Тиерсен же знает, что Цицеро не большой любитель приличий. Во мне лучше приживаются плохие вещи! – Цицеро тоже смеется и прикусывает большой палец.

– Да уж, много плохих вещей, – не слишком осмысленно отмечает Тиерсен, внимательно смотря, как Цицеро потирает пальцем нижнюю губу. Неловкое напряжение опять где-то рядом, и он отводит взгляд. – Но я все-таки пришел за патронами, – он делает еще глоток и закрывает бутылку.

– И только за патронами? – Цицеро передразнивает его и насмешливо щурится.

– Ага, – но Тиерсен кивает. – Ты мне их дашь или нет? – и ему самому кажется, что это звучит как-то грубо, особенно когда радостные нотки в глазах Цицеро гаснут.

– Конечно, – тянет Цицеро, отводя взгляд в сторону. – Конечно, Тиерсен, – он отходит к одной из кроватей, достает из-под нее чемодан.

– Слушай, извини, – Тиерсен пытается исправить положение, ставя бутылку на столик у двери и сам шагая ближе. – Ну, за тон. Я просто…

– Нет-нет, Тиерсен, Цицеро все понимает, – Цицеро оттягивает воротник джемпера, вытаскивая шнурок с двумя маленькими ключами. – Только патроны, значит, только патроны, – он открывает оба замка и начинает копаться в вещах. Цветные плавки, клетчатые рубашки, потрепанные книги, и вперемешку с этим несколько голубых коробок с патронами. Цицеро берет две, придерживая пальцем надорванный край у одной, и поворачивается к Тиерсену.

– Хранишь их прямо так? Не боишься вороватых горничных? – спрашивает Тиерсен, как-то невольно оттягивая момент того, когда придется взять патроны и уйти.

– Нет. Красть у Цицеро – плохая идея, – маленький итальянец зло усмехается.

– Красть необязательно, они могут заявить в полицию, – неизвестно зачем продолжает Тиерсен.

– А Тиерсен слышит сирену? – Цицеро поднимает взгляд, смотря Тиерсену в глаза. Обычно он говорит все такие вещи весело и беспечно, но не теперь. Теперь он выглядит действительно злым.

– Я просто предположил, – Тиерсен пожимает плечами и, понимая, что ничего другого не остается, все-таки берет протянутые коробки, сует в карман брюк. – Знаешь, я хотел… – он начинает, но Цицеро перебивает его, поднимая ладонь:

– Цицеро бы хотел, – он делает паузу для акцента и только после продолжает, – чтобы Тиерсен больше не злился на него. Но Цицеро уже сказал, что не может обещать Тиерсену исправиться и стать лучше. Цицеро не может быть хорошим. Таким хорошим, чтобы приносить Тиерсену говяные свитера, а не проблемы, – его голос не срывается ни разу.

– Я говорил, что мне не нравится этот свитер, – хрипловато возражает Тиерсен.

– Ага, – Цицеро снова шаркает по ковру. – "Свитер, а не…", – он передразнивает с детской злобой, но он и есть ребенок, грубый, взрослый и не умеющий рассчитывать последствия своих поступков. Тиерсен растерянно смотрит, как тот ковыряет ковер пальцами ног, и торопливо ищет хоть какой-то ответ, чтобы не злить еще сильнее.

"Свитер, а не Раффаэле", – он не называет его имени, он не хочет или хочет говорить об этом? Наверное, не хочет. Но если мы не будем говорить об этом, то о чем? О свитере, что ли? Нет, мы должны поговорить. О том, что произошло, о том, что я изменяю ему… с ним Раффаэле, о том, что я живу с Раффаэле, о том, что я чувствую к Раффаэле… что я чувствую? "Свитер, а не…", "Свитер, а не…"

– Свитер и… – говорит Тиерсен тихо, и Цицеро поднимает на него непонимающий взгляд.

Грубоватый поцелуй приходится Цицеро в скулу – Тиерсен наклоняется неудачно, – второй, еще грубее, наконец находит губы. Разница в росте не имеет значения, если одновременно наклониться и приподняться. Цицеро с силой сгребает свитер Тиерсена в кулаки, прижимаясь, и Тиерсен чувствует всего его, сжимая напряженные плечи. Кровь жарко приливает к лицу, и Тиерсен обхватывает Цицеро под ребра, поднимая резко и неожиданно. Но Цицеро только согласно выдыхает ему в рот:

– Тиер-рсен, – сразу снова вцеловываясь, вкусываясь будто всем своим естеством.

– Ну не на полу же, – шепчет Тиерсен куда-то между губ, заваливая Цицеро на постель и придавливая всем весом. Тело кажется таким тяжелым, воздуха не хватает, голова идет кругом, и они целуются вслепую, жадно и торопливо. Джемпер на животе Цицеро задирается, обнажая полоску кожи и пахнущие мускусом темно-рыжие волосы, и Тиерсен втягивает этот запах глубоко, рыча и подхватывая Цицеро под поясницу, крепче прижимая к себе. Раскрасневшийся Цицеро в ответ тянет с него свитер и вцепляется в потную спину скользящими пальцами, целует обветренные губы, зажимает ногами поясницу, будто никуда не желая отпускать. И Тиерсен не уходит.

Пряжка, пуговица и молния – еще раз – с трудом поддаются пальцам, братья раздеваются сумбурно и неловко, но не отворачивают лиц. Цицеро начинает стягивать джинсы, но бросает на середине, и те болтаются на коленях, когда он целует Тиерсена еще, больше, больше, больше, резко садясь и притискиваясь грудью, щекоча шрам от ладони Марии курчавыми волосками. И Тиерсену так сложно избавиться от джемпера, чтобы на самое долгое секунду разъединить губы и отнять руки Цицеро – волосы у того пушатся и торчат во все стороны, когда он эту секунду спустя снова хватает Тиерсена за спину, зацеловывая его рот.

Следы укусов пестрят красным на щеках и плечах, следы, которые будут заживать дольше, чем хотелось бы, и каждый шрам, каждая родинка знакомы невыносимо, до того, что к каждому и каждой нужно еще и еще прикладывать зубы, отмечать поверх. Тяжелые ботинки падают громко, пальцы путаются в пуговицах, сплетаются на пряжке, горячее дыхание перемешивается между раскрасневшихся губ, оставшаяся одежда – кучей на пол, и звенят рассыпавшиеся из дырявой коробки патроны, и покрывало сбивается складками, когда Тиерсен снова толкает Цицеро на него, переплетая голые ноги.

– Хочу видеть твое лицо, – говорит Тиерсен, но в ушах шумит, и Цицеро не разбирает его слов. Он разбирает только, как кожа липнет к коже, как терпко и душно пахнет между их телами, как Тиерсен коротко целует его в лоб и разводит его ноги, наклоняясь сверху, опираясь на подушку. Он опять предельно возбужден, как будто не было только что – член прижат к напряженному животу, взгляд плывет, отросшая прядка прилипла ко лбу, – и ничего больше не говорит, только берет Цицеро за внутреннюю сторону бедра и сразу толкается внутрь, обжигающе больно в еще саднящий зад.

По собственной сперме Тиерсену входится легко, он чувствует, как мягко Цицеро принимает его, но почти сразу между рыжих бровей ложатся глубокие морщины, и Цицеро царапает Тиерсену спину, в попытке сдержаться закусив губу.

– Больно? – тихо спрашивает Тиерсен, привычно уже касаясь щеки. Цицеро мотает головой, но через секунду, когда Тиерсен пробует войти глубже, еще вздрагивает и все-таки кивает. – Хорошо, – Тиерсен гладит его по щеке, двигаясь медленно и неглубоко, только на треть мягко проталкивая член. И Цицеро то раскрывается ему навстречу, то больно сжимается, но Тиерсен успокаивающе гладит его по лицу кончиками пальцев. Он удобнее опирается на кровать и слегка приподнимает Цицеро, прижимая его к себе за спину крепко, и имеет ласково, не причиняя лишней боли, давая расслабиться. Сведенные ноги дрожат у него на бедрах, Цицеро хнычет ему в ухо, и кожа на его спине легко ходит под пальцами. Тиерсен уже успел привыкнуть к крепким, жестким мышцам спины Раффаэле, на которую он опирался часто обеими ладонями, вбивая его в кровать, и теперь Цицеро кажется ему – обманчиво – мягким и хрупким. Но Тиерсен все равно осторожничает, прижимаясь щекой к щеке.

"Ты еще будешь любить меня завтра?" – спросила его Ширли Оуэнс из радиоприемника утром, и Тиерсен переключил станцию.

Тиерсен любит Цицеро мягко и осторожно, прижимая к себе и тяжело выдыхая с каждым толчком. Боль в груди растет и упирается в ребра.

– Ты очень красивый, – шепчет Тиерсен Цицеро в ухо, и тот вздыхает, еще крепче сжимая его спину. – И я очень рад, что приехал сюда, – он говорит то, что думает, и Цицеро шумно сглатывает, с каждым движением потираясь носом ему о плечо. Только бы он не плакал, думает Тиерсен, входя в него все сочнее, по теплой сперме и потекшей смазке, и Цицеро зажимает его сладко, еще слаще всхлипывая.

– Я хотел бы… – у Тиерсена сбивается дыхание от того, как плотно и близко, – завтра…

– Что завтра? – сдавленно спрашивает Цицеро, и Тиерсен отпускает его, давая упасть головой на подушку – волосы совсем сбились, щеки красные, глаза чуток влажные, и черный карандаш размазался. Тиерсен тесно прижимает его к постели, и Цицеро снова берет его за плечи.

– Тебя, – говорит Тиерсен, медленно толкаясь внутрь. Белый свет обнажает морщины на лице Цицеро, и у Тиерсена от этого туго сводит все мышцы. Вода в ванной перестает шуметь. Крики за окном плывут в утреннем ноябрьском тумане. Под соскользнувшей ладонью на покрывале остается влажное пятно. Цицеро откидывает голову сильнее – натягиваются сухожилия на шее, четким контуром выступает подбородок – и прикусывает губу, обнажая зубы.

Тиерсен наклоняется и целует Цицеро плотно сжатым ртом. Он кончает мягко, между одной накатившей вспышкой жара и другой, и не закрывает глаз. Цицеро вздрагивает под ним и приоткрывает губы, и поцелуй невольно становится глубже. И в этот раз неловкости нет.

Проходит не меньше нескольких минут перед тем, как Тиерсен нехотя отстраняется, еще целует Цицеро в покрасневшее ухо и двигает бедрами назад, отодвигаясь.

– Я хочу… – он начинает, собираясь лечь ниже и взять в рот его все еще мягкий член, но Цицеро берет его за шею, останавливая.

– Не сейчас, Тиер-рсен, – он качает головой, и в его глазах много печали. Но не из-за того, что, а из-за того, что.

– Хорошо, – и Тиерсен кивает, целуя его в искусанное им же плечо. Цицеро двигается удобнее, ложась ближе к нему, оставляя следы на покрывале. Сперма, подтекающая из его задницы, белесо-розовая, и Тиерсен беспокойно сжимает его ладонь. Цицеро оборачивается, ловя его взгляд, и морщится.

– Цицеро заслужил, – он утыкается носом Тиерсену в шею, и они лежат молча.

Тиерсен гладит Цицеро по спине, успокаивая неизвестно от чего, и целует его пропахшие потом волосы. Он совсем не думает о том, когда ему придется уйти. Только о том, как безжалостно красиво утренний свет оставляет черные тени на покрытой шрамами спине, под торчащей лопаткой и вдоль позвоночника. Хочется курить.

Задвижка щелкает, и Джохар выходит из ванной, распаренный, с влажными волосами, но уже одетый.

– Не говори ничего, – Тиерсен прижимает дернувшегося Цицеро к себе крепче.

– И не собирался, – Джохар даже не смотрит на них, подходя к вешалке у входа и снимая с нее свою парку. – Но, я так понимаю, – продолжает он, одеваясь, – capo di tutti capi все-таки решил остаться на пару дней?

– Думаю, да, – Тиерсен пожимает плечами, чувствуя, как Цицеро опять вздрагивает. – Вряд ли надолго, но на пару дней – да.

– Тогда я могу рассчитывать на компанию сегодня вечером? – Джохар возвращается к своей кровати и берет книгу с тумбочки. Достоевский заложен цепочкой для ключей, и та звякает, когда Джохар убирает книгу в широкий карман парки. – Этот засранец, – он кивает, не глядя, – отказывается кататься со мной.

– Я все еще не люблю горные лыжи, – Тиерсен хмыкает, – но раз уж тебе не с кем кататься…

– Вот и отлично, – Джохар кивает, накидывая капюшон. – Тогда я пока пройдусь, почитаю где-нибудь, вечером встретимся.

– О'кей, – Тиерсен дожидается, пока Джохар уйдет, и тихо смеется, ероша носом волосы Цицеро. – Ладно, засранец, почему ты не хочешь с ним кататься? – он спрашивает это так естественно, что сам пугается на секунду, но Цицеро с готовностью отвечает:

– Он никогда не дает Цицеро выиграть! Совсем не спортивно! – он нарочно хмурится, чтобы Тиерсен посмеялся еще, но потом становится серьезным, прижимаясь щекой к его плечу. – Тиерсен сказал, – он звучит не слишком уверенно, – что останется. Тиерсен сказал, что ему не нравится этот говяный свитер и… – он опять не договаривает. – Это, значит, что Тиерсен?..

– Не знаю, – Тиерсен не уверен насчет того, на какой именно вопрос он отвечает, но, кажется, у него сейчас на все вопросы один ответ. – Не знаю, Цицеро, – он проводит ладонью по его ребрам, утыкается пальцами во влажную подмышку. От окна подает холодом, и веселые крики людей снова слышны. Цицеро приподнимает голову, и Тиерсен смотрит в его желтые глаза, пустые и как будто стеклянные, такие блестящие и безжизненные на свету. Тиерсен вдыхает и задерживает дыхание.

Ты еще будешь любить меня завтра?

– Но мне точно придется объяснить все это Раффаэле, – хрипло и тихо говорит Тиерсен. – А потом, может быть, мы можем попробовать… не знаю, что-нибудь, – и в глазах Цицеро появляются едва заметные искорки, хотя улыбки на лице еще нет.

– Потом? – он спрашивает, а Тиерсен слушает, как размеренно бьется его сердце.

– Потом. Раз у меня выходные, я не хочу разговаривать ни о чем серьезном. Давай просто отдохнем, – поддавшись порыву, он целует Цицеро в затылок и притискивает к себе влажно и тесно. – И закажем чего-нибудь снизу. Я ужасно хочу есть.