Читаем Windows on the World полностью

Я пью из бутылки. Старая пурпурная жидкость урожая 1929 года стекает в горло, как последняя ласка, как поцелуй дьявола. Правильно, что не отказался, вино расслабляет. Я протягиваю бутылку Энтони, но он качает головой.

– Нет, спасибо, я не пью, я практикующий мусульманин.

– Вашу мать! А я иудей! – кричит Джеффри, хватая «О-Брион» за горлышко и опрокидывая его в открытый рот. – Так ты хочешь, чтобы мы все погибли? Рад, что твои дружки такое натворили?

– Come on! Мы не знаем, кто это сделал. Could be anybody.

– Ладно, хватит, убийцы-камикадзе – это ваши штучки. Вы взрываете себя в пиццериях, и Аллах вас вознаграждает.

Энтони оскорблен.

– Блин, я мусульманин, но я не фанатик, give me a break, man.

– Не нервничай, Тони, – говорю я, забирая пузырь, – просто нельзя мешать винишко с антидепрессантами, он в отключке, вот и все.

– ОК, я в отключке, – взвился Джеф, – я в отключке, потому что еврей и педераст, так что ли? Может, это я тараню самолетами башни и гроблю невинных людей, только чтобы уничтожить государство Израиль?

Уф! Я делаю добрый глоток вина 1929 года и принимаюсь изображать Бутроса Гали.

– Слушай, я христианин, он мусульманин, ты иудей, а это значит, что мы все трое верим в одного и того же Бога, ОК? Так что успокойся. Надо только молиться, как положено в наших трех религиях, тогда у Бога будет втрое больше шансов нас услышать и открыть эту чертову дверь, goddam door!

Вино прекращает религиозные войны. Энтони неправ, что не попробовал. Он снова садится и опять нажимает кнопки на мобильнике. Джеффри с бульканьем вливает в себя вино:

– И ведь даже не кошерное!

Джерри ржет, я тоже. Дэвид все мечтает. Лурдес по-прежнему висит на шторах. Как бы я хотел рассказывать о невероятных перипетиях, об удивительных поворотах событий, но правда есть правда: не происходило ровно ничего. Мы ждали, что нас спасут, но никто нас не спасал. Воняло паленым паласом и батончиками «Марс», плавящимися в конфетных автоматах несколькими метрами ниже, в брюхе чудовища.

<p>9 час. 14 мин</p>

У меня большой зуб на изобретателя офисного парашюта: почему эта идея пришла ему в голову только после трагедии? Ведь ничего тут сложного нет: не мог, что ли, подумать об этом раньше, кретин несчастный? Как бы мне хотелось увидеть сотни мужчин и женщин, бросающихся в пустоту с рюкзаком за спиной, и как их парашют раскрывается над Плазой. Как бы я хотел посмотреть на них, парящих в синем небе на зло земному притяжению и террористам, мягко приземляющимся на бетон, падающим в объятия пожарных.

А архитекторы, решившие, что у зданий не будет пожарных лестниц? Лестницы есть во всех нью-йоркских билдингах, кроме тех, где слишком много этажей, а значит, где они нужнее всего. Они не очень красиво смотрятся на башне? Учтите, эстетика убивает. Что, невозможно было вообразить себе пожарную лестницу в 110 этажей?

А почему не изменились правила безопасности полета? Служба контроля по-прежнему рассеянно наблюдает, как рентгеновские лучи просвечивают багаж. Иногда они выбирают наугад какую-нибудь сумку и досматривают вручную. Заменили металлические ножи пластмассовыми, – но оставили металлические вилки! Как будто нельзя убить человека вилкой. Надо только метить в глаза или в глотку и ударить раз тридцать. Они не видели Джо Пеши в «Славных парнях», или как?

Почему нет охранников в каждом самолете? Есть же они при входе на дискотеки! Неужто ночные заведения опаснее самолетов? До сих пор безопасность пассажиров доверяют стюардессам, чьи шейки так легко перерезать.

А еще можно было спустить несчастным длинные канаты, чтобы они выбрались по ним, как узники, что привязывают простыни к решеткам камеры и спускаются по ним вдоль стены. Почему никто ничего не предпринимал снаружи? Или спустить веревочные лестницы с той стороны, где не было пламени. Или расстелить гигантский надувной пневмоматрас, чтобы смягчить падение «jumpers», как в «Смертельном оружии».

На самом деле никто не думал, что башни могут рухнуть. Слишком все полагались на технологии. Странное отсутствие воображения. Вера в превосходство реальности над вымыслом.

«Это все равно что сидеть в камине», – говорит один из пожарных в «Аде в поднебесье» Джона Гиллермина (фильм вышел в 1974 году, как раз когда открылся Всемирный торговый центр). Наверное, полиция не пыталась организовать спасение по воздуху потому, что копы видели этот фильм-катастрофу: там пытаются спасти людей, уцелевших при подобном пожаре и запертых в банкетном зале на последнем этаже небоскреба, спуская им трос с вертолета. В фильме вертолет падает на крышу и разбивается. Может быть, в 9 час. 14 мин. полиция побоялась сделать вымысел реальностью.

<p>9 час. 15 мин</p>

Уже полчаса у нас под ногами горит самолет

Эвакуации как не было так и нет

Мы становимся орущим металлом

Люди висящие на окнах

Люди падающие из окон

Забытое кресло на колесиках

Письменные столы на козлах без козел

Брошенный на ксероксе степлер

Перевернутые каталожные шкафы со всеми ящиками

Ежедневник, полный назначенных важных встреч

Сводка погоды: сегодня утром обещают 26 градусов, без осадков

Перейти на страницу:

Похожие книги

Год Дракона
Год Дракона

«Год Дракона» Вадима Давыдова – интригующий сплав политического памфлета с элементами фантастики и детектива, и любовного романа, не оставляющий никого равнодушным. Гневные инвективы героев и автора способны вызвать нешуточные споры и спровоцировать все мыслимые обвинения, кроме одного – обвинения в неискренности. Очередная «альтернатива»? Нет, не только! Обнаженный нерв повествования, страстные диалоги и стремительно разворачивающаяся развязка со счастливым – или почти счастливым – финалом не дадут скучать, заставят ненавидеть – и любить. Да-да, вы не ослышались. «Год Дракона» – книга о Любви. А Любовь, если она настоящая, всегда похожа на Сказку.

Андрей Грязнов , Вадим Давыдов , Валентина Михайловна Пахомова , Ли Леви , Мария Нил , Юлия Радошкевич

Фантастика / Детективы / Проза / Современная русская и зарубежная проза / Научная Фантастика / Современная проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее / Проза