XV легион

– Но что же является причиной того, что глаз находит женское тело прекрасным? Симметрия? Но какая же симметрия в красоте золота или, например, в блестящей речи оратора, в возвышенном поступке? А ты вспомни о том, как содрогается душа и отвращается при виде чего-нибудь безобразного, как радостно воспринимает она красоту, и тебе станет понятно, что красота какого-нибудь предмета только отражение красоты идеальной, небесной. Об этом ты, конечно, читал у Платона. Душа, слетевшая на землю из мира идей, знает, что красота есть только отражение небес. Это ведь небо отражается в женских глазах. Красота – только эманация божества. И цветок, и олень, – поискал он глазами пример на росписи стен, – и даже эти псы, что бегут за оленем, все это пронзено светом, что истекает из божества. Постепенно ослабевая, он исчезает совсем в мертвой материи, превращаясь в темноту, в небытие...

Дионисий, всю свою жизнь возившийся с вонючими кожами и с запутанными торговыми счетами, находил утешение от всех земных неприятностей в философии. Его частые путешествия по торговым делам давали ему возможность знакомиться с интересными людьми, находить редкие книги и оставляли много времени для размышлений. Очутившись за столом рядом с Руфином Флором, он был рад, что есть с кем поговорить о тонкостях александрийской школы. Квестор, доедая кусок вепря, обсасывая пальцы от жира, подставляя чашу рабу, с наслаждением слушал этого сладчайшего человека. Ковыряя в зубах зубочисткой, он сказал:

– Как ты хорошо это выразил. Поистине, земная красота женских глаз – только отражение небес...

Некоторые уже упились вином, покинули свои места за столом и удалились в уборные. Виргилиан пересел поближе к Дионисию, чтобы лучше его слышать, но пока он менял место, Дионисий заговорил уже о другом, и Виргилиан опоздал к началу разговора.

– Приходилось ли тебе читать эту книгу Валентина? – услышал он слова Дионисия.

– О чем это?

– О системе эонов.

– Нет, не приходилось, – ответил квестор с таким видом, точно жалея, что не попробовал неведомого блюда.

– Замечательная книга! Отправляясь в далекое путешествие, в Паннонию, я взял ее с собою, чтобы сокращать на остановках время чтением, и так увлекся, что иногда посвящал чтению всю ночь... Я дам тебе ее почитать, если тебе угодно.

– Благодарю тебя. Сюда с таким запозданием доходят книги. Я даже хотел бы переписать ее, если ты позволишь. Я знаю здесь отличного каллиграфа...

Но в это время Агриппа позвонил ножом о чашу, требуя молчания. Когда воцарилась тишина, он поднял чашу и возгласил:

– За возлюбленного и благочестивого нашего августа Антонина, германского и великого...

После сего он удалился в сопровождении приставленных к нему лиц, а вслед за ним покинули залу и другие. Виргилиан, поднимаясь с ложа, слышал, как человек с пронзительными глазами, то самый, что говорил с Агриппой о значении конницы на поле сражений, презрительно скривил губы:

– Какие болтуны! Жрут и занимаются словоблудием...

Не зная, как убить долгий день в этом мирном и тихом городке, Виргилиан направился к Транквилу поговорить о книгах, а в глубине души надеясь опять увидеть там Грациану, которая часто забегала к подруге, дочери грамматика, благо дома их стояли почти рядом.

Дом Транквила находился посреди дворика, поросшего травой, с дикими розами, вьющимися по каменной ограде. Слева стояло помещение, вроде тех, в каких маляры хранят свои инструменты и известь, где Транквил занимался с учениками, научая их чтению великих римских поэтов – Виргилия и Овидия Назона. Но в данный момент дело, очевидно, касалось математики. До Виргилиана донеслось:

– Клавдий, ты получишь десять ударов линейкой по рукам, если не будешь сидеть благопристойно! Пиши! Имеем участок земли в сто локтей длины и в пятьдесят ширины, на котором надо насадить плодовые деревья так, чтобы между ними было пять локтей расстояния между рядами. Написал? Спрашивается, сколько...

Не дослушав, сколько надо деревьев, чтобы засадить участок, Виргилиан прошел в дом, дверь которого не была заперта ни днем, ни ночью. В доме было чисто и бедно. Простой деревянный стол, несколько скамеек, на стене мраморный бюст Гомера, великого слепца. На столе лежали какие-то свитки и принадлежности для письма, чернильница, заостренные тростинки, папирус, пемза для полировки пергамента. Он взял на столе один из свитков и развернул его. С первых же строк он догадался, что держит в руках ту самую книгу, о которой говорил во время пира у Виктория Дионисий, доверенный Мезы. Он медленно разворачивал свиток, читал и ничего не понимал. Книга была христианского содержания, речь шла о какой-то горе, на которой Христос открывал своим ученикам тайны небес. Иногда в христианский туман врывались знакомые понятия, замечания о планетах, о Меркурии или Марсе, магические формулы, описания огненных подземных рек, египетских богов с головами животных, много других странных вещей. Разворачивая свиток, очевидно, только переписанный Транквилом, потому что он еще пахнул свежими чернилами, он читал, высоко поднимая брови от недоумения.