XV легион

В Карнунте начинался хлопотливый трудолюбивый день. В многочисленных кузницах, в которых изготовлялось оружие для дунайских легионов, ухали молоты, лязгало железо, сотни полуголых людей суетились в вулканическом свете горнов. По каменным звонким мостовым громыхали повозки с тяжелой кладью – с амфорами, с соломой, с дровами для очагов, с кирпичами. Продавцы хлеба, соленой рыбы, виноторговцы и булочники, цирюльники и продавцы овощей отпирали лавки на Декуманской улице. В легионном лагере трубили трубы. На форуме, около базилики, в которой происходили судебные заседания, собирались первые зеваки и читали на цоколе колонны, увенчанной крылатым гением, объявления о сегодняшних процессах.

Виллы и предместья далеко вылезали за городскую черту. За широкими тройными пролетами триумфальной арки Марка Аврелия с квадригой бронзовых коней большая дорога бежала через Саварию и Эмону в Аквилею, а оттуда до самого Рима.

Это был Рим в миниатюре, со своими храмами Юпитеру и Марсу, Церере и Римскому Миру, с портиками, с маленьким цирком и скромными термами, с гробницами на Саварийской дороге. Муниципальная курия напоминала сенат, но только здесь спорили не о делах войны и мира, а о том, следует ли отпустить средства на мощение новой улицы, или о выражении преданности проконсулу. Впрочем, все-таки чувствовался здесь варварский север, много было светлых глаз и волос, овечьих шкур, странных для римского уха слов и неправильных ударений.

Грациан Викторий унаследовал свое торговое дело от отца и деда. Его агенты уходили далеко за Дунай, в карпатские трущобы, закупали там огромные партии мехов и кож. Торговые склады Виктория расположены были на той же улице, где стоял дом, образуя заднюю стенку сада. На складах всем распоряжался Юст, без которого медлительный патрон был как без рук. Давно отпущенный на свободу, но не покинувший своего господина, Юст вел торговые 'книги, сортировал меха, кожи, янтарь, волос, шерсть, отправлял обозы в Аквилею, иногда сам пускался в путешествие, если этого требовали интерес дела, а кроме того, наблюдал за домом и рабами.

Но после недавних событий жизнь в Карнунте перестала казаться спокойной и безопасной. Викторий стал подумывать, что, пожалуй, неплохо было бы перенести торговые операции в Аквилею, а еще лучше в Рим. Правда, конкуренция там была сильнее, но смутная тревога на границе, хрупкое здоровье Грацианы, отсутствие в городе приличных женихов, а ведь надо было думать и об этом, все говорило за то, что надо покидать милый Карнунт.

На дунайской границе, в самом деле, было неспокойно, хотя недавнее нашествие варваров оказалось только разбойничьим набегом. Одна из враждующих между собою варварских орд, ища спасения от наседающих врагов, перешла через границу, не спросив разрешения у соответствующих властей. Уже бывали случаи, что небольшим группам варваров разрешалось переходить границу со своими стадами, женами, повозками, со всем скарбом. Их селили где-нибудь в пустеющей фракийской провинции, с обязательством некоторое количество людей послать в ближайшую вспомогательную часть. Торговые агенты Виктория, которые не хуже легионных лазутчиков знали о положении вещей по ту сторону реки, сообщали патрону, что там происходит большое передвижение племен, вечные столкновения и борьба за лучшие места, от чего сильно страдает торговля. Все говорило за то, что надо было переселяться в Италию.

Грациане Секунде, как было ее полное имя, только что исполнилось пятнадцать лет. В день рождения ее пришли поздравить подруги. Они шли прелестной девичьей толпой по дорожке сада. Две маленькие дочери Салерна, подняв пальчиками края туник, несли в подолах пригоршни последних роз. Вероника, дочь одного из меркаторов, держала в руках ящичек из оникса с духами. Другие несли сласти и медовые пирожки. Бедная Транквилла подносила подруге корзину яблок, все, что она могла подарить. Грациана сбежала к подругам по лестнице, и воздух наполнили девичьи голоса, поцелуи, ахи и вздохи.

– Какая у нее туника!

– Вышитая по краю сценами из истории Психеи!

– Какая ты красавица! – целовала Грациану Вероника, белая, широкоглазая, мать которой была родом из Потаиссы, где римляне брали себе в жены варварских дочерей.

– Вот ты уедешь в Рим и забудешь нас, – обнимала ее Транквилла.

– Никогда я не забуду тебя, Транквилла. Ты тоже приедешь в Рим. Здесь так холодно. Холоднее с каждым годом. Здесь можно замерзнуть.

Может быть, Грациана не была красавицей, но была в ней необыкновенная нежность во всем, в тонкости ее волос, цвета пепла, перемешанного с золотым песком, в ее прозрачной коже, в синих глазах, во всей хрупкой прелести ее тела. Один только рот, в уголках которого было что-то детское, согревал прохладу ее лица, римского, правильного, увенчанного чистым выпуклым лбом. Ее отсутствующий порою взгляд, склонность к одиночеству, молчаливость лишний раз напоминали человеку, который хотел к ней приблизиться, что в ней есть нечто от мраморной статуи, прелестной, но прохладной, отстраняющей руками земной теплый воздух.